Stabat Mater - Руслан Козлов

Стараюсь взять себя в руки, унять дрожь, кутаюсь в плед.

– Насчет сохранения тайны можете быть спокойны, меня не интересуют ваши церковные дела… Но я до сих пор не понимаю – зачем я здесь. Вот вы позвонили Зорину, и что?..

– Да-да, я позвонил Зорину в надежде, что он сможет помочь. – Артемий наконец садится в кресло. – Но Зорин был пьян. Я сразу понял это по его голосу. – Артемий брезгливо морщится. – И все же я рассказал ему об ухудшении здоровья Владыки. Зорин заявил: «Не волнуйтесь, я знаю, что делать!» Велел мне взять ручку и записать названия препаратов, которые должны помочь. Несколько раз он сбивался, путался в дозировке. В конце концов выругался и сказал: «Нет, без меня вы все равно не справитесь, а я приехать не могу». Потом понес чепуху про колокольный звон, про какие-то белые фигуры и бросил трубку… Все это было так неожиданно и так скверно! Разговор с Зориным в хосписе обнадежил меня, а тут – такое…

Артемий нервно стискивает руки. Кожа на руках и на лице у него бледно-желтая, тонкая, покрытая сетью морщин, хотя он совсем еще не старый.

– Зорин сам позвонил через полчаса, – продолжает он. – На этот раз говорил более связно, почти трезвым голосом: «Я знаю, кто вам нужен». И назвал ваше имя и сказал… Сказал, что вы владеете особым даром избавления от боли. Он говорил убежденно, упомянул, что вы вместе работали, что он вам ассистировал и вы могли помочь даже самым тяжелым пациентам… Поймите, Вероника, положение таково, что я готов зацепиться за любую надежду. При этом по роду службы я не раз сталкивался с удивительными и чудесными вещами, слышал о них из первых уст и даже сам был их свидетелем. Поэтому я готов поверить, что слова Зорина могут быть правдой…

Несколько секунд Артемий смотрит куда-то поверх моей головы, и я понимаю, что он уставился на картину, висящую надо мной. Почему-то кажется, что эта картина давит на меня и, хотя я ее не вижу, от нее исходит угроза, будто черная туча, которая вот-вот проглотит нарисованный город, опасна и для меня…

– Зорин сказал, что вас задержали сотрудники наркоконтроля и обвиняют в том, чего вы не делали.

– Это он так сказал? – Я пристально смотрю на Артемия.

– Да, именно так. Зорин знал, что вы находитесь в изоляторе СНК… О том, чтобы вас доставили сюда, я договорился со знакомыми сотрудниками Министерства внутренних дел… И теперь… Теперь, Вероника, я хочу услышать от вас: вы действительно способны облегчать боль?.. Если так, вы должны нам помочь. Прямо сейчас я готов отвести вас к Владыке…

С каждым словом Артемия во мне нарастает страх. Не тот вчерашний жалобный страх за себя, за свою сломанную жизнь. И даже не тот острый, болезненный страх, который охватывает меня при мысли об Алеше и Марии, оставшихся без моей помощи. А другой – огромный страх, подобный тому космическому одиночеству, которое накрыло меня перед встречей с Марией. Замечаю лихорадочный блеск в глазах Артемия и понимаю, что он видит не меня, а то, что во мне. И будь его воля, он бы вырвал это из меня – потому что это нужно ему, нужно его Владыке. Не знаю – откуда в нем эта алчность. Может быть – от великой и искренней любви к Владыке. Может быть – от желания любой ценой скрыть его болезнь… Но мне-то какая разница, если я чувствую, что чужая жадная рука тянется к самому дорогому, что у меня есть… С тех пор как я научилась помогать, мир стал казаться мне враждебным, я начала бояться, что настанет день и явится кто-то, чтобы отобрать у меня всё. Я словно бежала по разбойничьему лесу, прижимая к себе бесценное сокровище… И вот так и не смогла уберечь его…

Артемий опять вскакивает на ноги, стоит передо мной, говорит все громче, будто хочет докричаться до меня:

– Вероника, послушайте!.. Владыка Софроний… Он мне как отец. Больше, чем отец! Он – замечательный человек, лучший из всех, кого я знаю. И сейчас ваша помощь нужна не только ему. Она послужит делу огромной важности и будет поистине спасительной… Видите, я с вами предельно откровенен… А вы, Вероника?.. Ну что же вы молчите?!

Артемий подходит все ближе и уже просто нависает надо мной.

Лихорадочно решаю – что ответить. Начать отнекиваться, сказать, что Зорин просто болтал по пьяни? Нет, это не пройдет. Во-первых, Артемий уже поверил Зорину, заварил кашу с моим извлечением из СНК и теперь впился в меня как клещ. Но даже не в этом дело. Он не поверит мне просто потому, что я совсем не умею врать. Ну и, главное, если я откажусь, мне точно не избежать возвращения в лапы наркоконтроля – со всем, что за этим стоит… Значит, так или иначе, придется раскрыться перед этим Артемием… Ну что ж, сегодня утром я думала о том, как убедить усатого отпустить меня, и не нашла нужных слов… А этот Артемий… Вроде бы он говорит на человеческом языке и смотрит сочувственно…

– Артемий, выслушайте меня и постарайтесь понять… И, пожалуйста, сядьте. Так невозможно разговаривать… Послушайте… – Озноб и дурнота мешают мне собраться с мыслями. – Я действительно могу облегчать боль. Но не всем и не всегда. Чтобы это получилось, мне должно быть по-настоящему жалко того, кому больно. Жалко до глубины души. Последние два года, с тех пор как я обнаружила в себе эту способность, я помогала только детям, к тому же – самым несчастным детям, обреченным, страдающим неизвестно за что – таким, как дети в нашем хосписе. Их жалеть легко. Их боль как будто сама тянется ко мне… Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать… А ваш Святейший Владыка… Я не могу испытывать к нему такое же сострадание. Я не знаю его. Могу ему посочувствовать, понять, что ему больно, – но только умом, а не сердцем. А здесь обязательно нужно сердце. Только в нем есть то, что включает мою способность помогать. Только там – эта кнопка. А если кнопка в закрытом ящике, до нее никак не добраться…

Говорю, а сама с отчаянием понимаю, что говорю не то. Будто читаю какую-то убогую инструкцию! Какая, к лешему, «кнопка»! Какой «ящик»!.. Гляжу на Артемия и вижу, что он слышит только одно: я не хочу помочь его Владыке.

Он больше не смотрит на меня. Сидит на краю кресла, уперев локти в колени, сцепив пальцы в замок, мрачно уставившись в пол.

– Значит, вы помогали только детям?

– Да… То есть… Один раз помогла и взрослому. Но это был человек, которого я любила.

– Любила… – глухо повторяет Артемий. – Но я ведь сказал вам, что Владыка – очень хороший человек… Замечательный… За что же вам его не любить?

Он поднимает на меня глаза, и мой страх еще усиливается. Нет, он не слышит меня, не понимает!

– Допустим, у меня нет поводов не любить вашего Владыку, – осторожно говорю я, – но дело не в этом. А в том, что у меня нет поводов любить его… Понимаете?.. Я верю вам, что он замечательный человек. Но не могу перенести в свое сердце ваши чувства…

– А вы попробуйте, – говорит он, заставив меня вздрогнуть от его холодного, приказного тона.

– Вы о чем, Артемий?

– О том, что вам придется попробовать. – Он в упор смотрит на меня. – Я сделал так, что вас привезли сюда. И могу сделать так, что вы останетесь здесь. Но только если в том будет необходимость. Понимаете, Вероника? Я даже могу сделать так, что ложные обвинения с вас будут сняты. Конечно, только при условии, что вы сможете нам помочь…