Конго Реквием - Жан-Кристоф Гранже

– Почему ты теперь мне все рассказала? – спросил он, просто чтобы закончить. – Потому что папа так сделал? До самого конца решения принимает он?

Она молчала, опустив голову. Можно было подумать, что она плачет или собирается с мыслями. Эрван догадывался, что она скорее смеется над его наивностью.

– Сегодня, когда его больше нет, ничто больше не имеет смысла. Во всяком случае, я – я больше не имею смысла.

90

Когда он оказался у себя дома – белые стены, запах хлорки, пустой холодильник: его собственное представление о домашнем очаге, – он все еще не испытывал никаких чувств: он пребывал в том же состоянии, что и в аэропорту Лубумбаши. Невменяемый, оглушенный. В попытке вернуть хоть что-то способное его заинтересовать, он позвонил своей команде. Ничего нового. У Одри сработал автоответчик. Фавини трудился над перечнем психушек, где лечили Изабель Барер, – список получался длинный. Тонфа связался с пациентами Эрика Каца, и его послали подальше. Теперь он искал информацию о семействе Барер и их прачечных. Каждый пообещал письменный отчет ночью, но Эрван уже понял, что раньше завтрашнего утра надеяться особо не на что.

Он приготовил кофе, и тут к нему явился нежданный гость: Африка. Не та, где обитали Кати Фонтана и Мэгги де Креф, а его собственная – последних дней. Он выпустил чашку и осел на стул под грудой обрушившихся картин: золотисто-коричневая река, красно-зеленые берега, кадогас, руками в резиновых перчатках вскрывающие животы своим жертвам, Дух Мертвых, перерезанный пополам, пылающее гетто Созо…

Он надеялся, что оставил позади эти травматические видения. Он питал иллюзию, что возвращение к цивилизации подействует как волшебная губка, стирающая все записи с долговой доски. Он был подобен тем, кто уверен, что не подхватили малярию или амебиаз, потому что вернулись домой в полном здравии, не подозревая, что уже заражены до конца дней и микробы навсегда угнездились в сокровенных уголках их внутренностей. Отныне темные силы Африки раз за разом будут напоминать о себе, как приступы болотной лихорадки, которые поражают и самих чернокожих.

Когда видения чуть отступили, явился отец с вырванным горлом в глубине кабины. Эрвана скрутило пополам. Он не плакал – он задыхался. Не то чтобы он был потрясен, просто пытался не потерять сознания. Африканские воспоминания – скорее рукопашная, чем задумчивая меланхолия. Странным образом его сознание сфокусировалось на колтановой пыли в желобках пола. Этот крупный план подсказал ему путь к отступлению: наследство. Он ни разу не вспомнил о нем. Конечно, там целое состояние, но с кучей тайн и дурных сюрпризов в придачу – уж кто-кто, а отец умел приготовить острую закуску в дьявольской печке.

Кому отойдет его доля в «Колтано»? Лоику, как и предполагалось в те времена, когда тот был с Софией? Или Старик изменил завещание и перераспределил свое имущество ввиду предстоящего развода? Нет. Эрван вспомнил, что в сентябре отец продал все свои акции, чтобы вылезти из финансовых затруднений, в которых сам Эрван толком ничего не понял. Оставалась наличность. И без сомнений, немало добра, «добытого нечестным путем», как говорили в Конго.

Эрван всегда клялся, что не прикоснется к своей доле, но обстоятельства переменились: он видел отца в деле, смог оценить, как тот рискует в дебрях Катанги, лишь бы побольше оставить детям. Речь теперь шла не о наследстве, а об усилиях целой жизни… Посмотрим. Но от одной мысли, что придется назначить встречу нотариусу и окунуться в проблемы денег и порядка наследования, у него начинались спазмы в желудке.

Лоик прекрасно с этим разберется. Он позвонил ему, но братец послал его куда подальше. Эрван повысил голос и заодно велел заняться организацией похорон на Бреа. В конце концов, моряком в семействе был именно Лоик. В результате тот согласился ворча – Эрвану он казался все более и более странным. А самым удивительным было то, что брат вроде бы не испытывал страха, а ведь насильственная смерть Монтефиори и убийство Морвана должны были вогнать его в ужас – Лоик принадлежал к категории «смелее, смываемся!». Что он задумал?

Если уж говорить о мандраже, то лучше б Эрвану побеспокоиться о собственной судьбе. После всего, что он видел и пережил в Катанге, он стал тем свидетелем, которого нужно убрать как можно скорее. Кого ему следовало опасаться? Мумбанзы? Подельников Понтуазо? Еще каких-нибудь убийц?

Телефон зазвонил: Одри. Очень вовремя.

– Что у тебя?

– Перечитываю дело Криеслера.

– Ну и?..

– Как была куча неясностей два месяца назад, так и осталась.

– Никаких связей с Изабель Барер?

– Ни хрена. Крипо много раз лечился в психиатрии, прежде чем попал в полицию. У меня есть список заведений. Нужно будет сравнить со списком по Барер, но вряд ли они сидели рядышком в смирительных рубашках. В те времена она еще жила в Клермон-Ферране…

– Когда вы взломали ее кабинет, ничего подозрительного не нашли?

– Ты прекрасно знаешь, что мы нашли.

– Кроме вырезок из прессы и адресов.

– Было еще досье на Анн Симони.

– Где оно?

– В папке, которую тебе дали.

– А что-нибудь еще?

Одри задумалась на несколько секунд, потом:

– В ее библиотеке было много книг по африканской магии.

– Про нганга?

– Мы нервничали, – ответила Венявски, будто извиняясь. – Я не стала вдаваться.

– А что соседи говорят, на улице Николо и де ла Тур?

– Завтра утром. Я не могу все сделать зараз.

Одри свое дело знала: завтра же она с головой окунется в рутинную жизнь кварталов с их кафе, консьержками, мелкими торговцами – причем с утра пораньше, когда весь этот маленький мирок только просыпается для жизни.

– Ладно, работай, – заключил он.

– Хочешь, чтобы я туда вернулась? – предложила она.

– Куда?

– К Кацу.

– Ты что, совсем больная?

Одри не ответила. Она действительно была больная, а потому – лучшая.

– Не вздумай, – добавил он, больше для себя, чтобы и самому не соблазниться. – Слишком рискованно. Продолжим как положено. Будем работать с тем, что имеется. Перешерсти завтра квартал, но я и слышать не хочу ни о каких взломах. Ты сейчас у всех на виду, мать твою!

Он повесил трубку и приготовил кофе. Желудок горел от изжоги, но он собирался проработать всю ночь. Устроившись на диване, он решился наконец открыть досье Изабель Барер.

Его ребята хорошо поработали. Они собрали все, что могли, на психиатра, столь же чокнутого, что и его пациенты, если не более. Отслеживая перипетии ее жизни (Изабель знала толк в психозах), Эрван вспомнил Отто Гросса, тот был лучшим учеником Зигмунда Фрейда, но душевнобольным и наркоманом, и в конце концов умер на улице, просто замерз. Эрвана завораживало классическое клише «безумного психиатра» – он находил в нем ту же логику, что и в собственной профессии: можно ли стать хорошим копом, не будучи потенциальным преступником? Чтобы промерить глубины бездны, нужно знать ее или, по крайней мере, подойти к ней максимально близко. Морван всегда говорил: «Они болезнь, мы вакцина: в нас одни и те же микробы».