Русский с «Титаника» - Владимир Лещенко

Когда «Карпатия» проходила мимо «Свободы», весь берег был заполнен скорбно молчащими людьми. Был вечер, бухту окутал туман. Вдоль реки дул резкий ветер. Начал накрапывать дождь, но тысячи людей, стоящих на берегу, словно не замечали этого.

Все – и встречающие, и пассажиры, ждали швартовки. Однако сперва «Карпатия» подошла к причалу № 59, арендованному «Уайт стар лайн», туда, куда должен был двое суток назад пристать «Титаник». В пять минут за борт были спущены шлюпки с погибшего лайнера.

Когда шлюпки оказались у причала, «Карпатия» дала задний ход и подошла туда, где ее ждала тридцатитысячная толпа. Тысячи и тысячи людей собрались в доке и заполнили прилегающие улицы, пока «Карпатия» швартовалась. Множество полицейских с трудом удерживали толпу. Буксиры влекли «Карпатию», синевато-зеленая полоса воды, отделяющая корабль от причала, все уменьшалась. Репортеры толпились повсюду, заполнив все проходы, засев даже на крышах автомобилей. Захлопали-засверкали магниевые молнии фотовспышек множества камер. И Ростовцеву на миг показалось, что там, в этой толпе, есть и Элизабет – сосредоточенная и возбужденная в предвкушении сенсационного репортажа.

После того как спустили трап, люди начали сходить на берег. Но это были не спасенные, которых с таким нетерпением все ждали, а пассажиры «Карпатии». Они как-то торопливо, словно ощущая себя чужими в совершающемся действе, покинули пристань. И вот на трапе появилась бледная молчаливая Мадлен Астор. Голова у нее была непокрыта, она растерянно остановилась при виде тысяч лиц, обращенных к ней. Замерла, постояв, инстинктивно в защитном жесте положив руку на чуть округлившийся живот…

А затем медленно спустилась на причал и села в большой черный лимузин, подогнанный прямо к кораблю.

За миссис Астор последовали и другие пассажиры первого класса. Одни садились в автомобили, реже – в наемные экипажи, и почти никто не снизошел до репортеров, а может, им было неприятно внимание любопытствующей толпы.

Затем «Карпатию» покинули пассажиры второго класса и с ними и Юрий, ведя под руку Елену, ныне Нору Густафсон. Таксомотор доставил их сюда, в «Асторию», – спасенных поселили в лучших отелях Нью-Йорка. (Само собой, не всех, а лишь из первых двух классов.) А за ними сошел уцелевший третий класс. Как потом узнал Юрий из газет, лично министр проинструктировал Иммиграционное бюро, чтобы оно отказалось от обычных сложностей. (Так что, может, и тем китайцам повезет оказаться в благословенной Америке, раз уж повезло выжить на «Титанике».)

Юрию, впрочем, было мало дела до этого. Заняв номер, куда его провел услужливый портье, он проводил Елену, которой достались апартаменты заметно скромнее (чтобы поселить мужчину и женщину, не имеющих документа о законном браке в одном номере, такого, само собой, в приличной гостинице быть не могло), рухнул на койку и проспал почти шестнадцать часов, пока его не разбудил лакей, сопровождающий врача и Елену. Американский эскулап со смешной фамилией Дулитл деловито его осмотрел, наложил гипс, и с истинно американским оптимизмом сообщил, что имеет место не особо сильное сотрясение мозга и закрытый перелом предплечья, прописав покой и отсутствие физических нагрузок.

– Через три-четыре недели гипс можно будет снять, и вы будете почти здоровы, мистер Джордж, – сообщил он, с улыбкой приняв шесть долларов у Елены.

А на третий день Ростовцев очнулся глубокой ночью и вышел из гостиницы со странным ощущением. Он жив и здоров, он ходит и говорит, дышит и видит окружающий мир, а не лежит мертвый во мраке на илистом дне.

Юрий стоял посреди улицы один, совершенно один, и хотя вокруг были сотни и тысячи людей, он внезапно ощутил такое страшное одиночество, какого не знал никогда. Он стоял на оживленной улице, а вокруг, несмотря на поздний час, были люди. Их было много, они веселились, пели, радовались чему-то.

Ярко освещенная тысячесвечовыми электрическими фонарями улица была запружена – повозки, авто, грохочущие трамваи, плюющиеся искрами вольтовых дуг. И повсюду вспыхивали сполохи огня: красного, янтарного, зеленого, синего – всяческая реклама. Дорогие бродвейские заведения наполнялись посетителями, утомленными нервным биржевым днем. Стеклянные вращающиеся двери едва успевали пропускать чисто выбритых джентльменов с роскошно одетыми спутницами, чьи платья стоили столько, что иному семейству хватило бы на несколько лет безбедной жизни.

И невольно, сам не замечая, он начал с интересом наблюдать за жизнью Бродвея. Зарево со всех сторон било в глаза, шум и голоса толпы заглушали грохот эстакадных поездов и сабвеев, из кафе и ресторанов слышалась громкая музыка. Жизнь продолжалась. Всех их, а значит, и его, Юрия Викторовича Ростовцева, тридцати трех лет…

* * *

В дверь кто-то тихо постучал. Юрий нервно вздрогнул, будто со сна, отходя от воспоминаний, и повернулся к двери.

– Войдите!

Вошла молодая красивая женщина в неброском темном платье и небольшой мягкой синей шляпке с вуалеткой….

Розовое, пышущее здоровьем лицо, четкие очертания полных губ и лучистые глаза… Елена сейчас совсем не походила на то испуганное существо, как в ночь их знакомства.

– Как прошли визиты, дорогая? – улыбнулся он.

– Без всякого толка… – покачала Елена-Нора головой. – Там, где требовалась компаньонка для пожилой леди, – процитировала она объявление, – никакая не пожилая леди, а форменная старая мегера! К тому же скупая, как ее дедушка.

– Как… э-э… кто?

– Как сам черт! – произнесла с улыбкой Елена, заставив и его рассмеяться. – На место продавщицы в магазин духов уже взяли кого-то. А там, где искали кельнершу в казино… – она вздохнула, – управляющий так на меня пялился, что все стало ясно с первой же минуты.

Его подруга и возлюбленная уже не первый день искала себе место, рассудив, что Нью-Йорк в этом смысле дает немало возможностей, и она быстро найдет работу. Пока, однако, не выходило.

– Ну вот, – продолжила она. – Так что я, не заходя в номер, решила заглянуть к тебе – вся взмокла и пропылилась, пока по этим улицам бегала. А у тебя весьма роскошная ванная!

И скрылась за дверью уборной.

А Юрий все думал, что ему нужно сказать, что ей не надо искать работу в этом исполинском чужом городе. Что – да пусть даже хоть и завтра – им нужно поехать в Вашингтон в русское посольство, чтобы Елене тоже получить русский паспорт и сразу обвенчаться в тамошней церкви, заверив метрическую запись у посла. И в Санкт-Петербург она вернется его женой… И… и все будет хорошо! Думал и никак не мог подобрать слова, чтобы звучали убедительно. А когда из дверей ванной с лукавой улыбкой вышла Елена, завернувшаяся, как в бурнус, в махровую простыню, он не стал ничего говорить, а пошел следом за ней в спальню…

В себя они пришли только через час, и первым делом разлили купленное еще вчера вино по бокалам. Он смотрел на Елену влюбленным, чуточку смущенным взглядом. И не думал о разговоре, который должен между ним произойти, и о том, что должен ей сказать.

– Выпьем за то, чтобы нам благополучно закончить дела… – шутливо сказала она, принимая бокал.