Русский с «Титаника» - Владимир Лещенко

Если бы тогда – в ту апрельскую ночь – он отдал другой приказ, то каждый из них был бы сейчас героем, да еще и богачом – и пассажиры-миллионеры, и судовладельцы со страховщиками наверняка не поскупились бы на награды спасителям. Их бы, наверное, принимали в Христиании, и сам Его Величество король Хокон вручил бы им ордена. Газеты прославили бы их на весь мир. А сейчас… Сейчас им грозит позор и жалкая жизнь всеми презираемых отщепенцев.

Двадцать пятого апреля «Самсон» бросил якорь в Рейкьявике и соотечественников решил посетить норвежский консул с новостями. И вот из разговора с ним капитан и узнал о гибели лайнера.

И вот во время этого разговора ему в голову вдруг пришла жуткая в своей ясности мысль, будто ударили по голове: не «Самсон» ли был тогда у места катастрофы? И капитан Наэсс, холодея, спросил у консула, нет ли у того газеты с подробностями крушения? У консула такая нашлась, он отдал ее капитану, разумеется, ничего не заподозрив. Едва консул покинул борт, он тут же бросился в каюту и, просмотрев газеты и свои записи, понял, что погибающие люди видели не «Калифорнию», а их. Значит, те ракеты не были ни фейерверком, ни сигналами морского патруля. Их звали на помощь. Именно их. И, стало быть, он повинен в самом тяжком преступлении для моряка – в неоказании помощи погибающим в море.

Затем было бдение в рубке над судовым журналом. Проверка и перепроверка расчетов. И страшный в своей правоте вывод опытного морского волка: судном, которое видели с «Титаника», был их «Самсон». Мучительные сомнения, сказать ли команде… И разговор сегодняшним утром…

– Вот что, парни, – изрек Несс, поднимаясь, и голоса умолкли – как-никак говорил капитан. – Вот что я вам скажу. Что говорить, мы совершили великий грех, и оттого, что мы не ведали, что творили, мало что меняется. Но… теперь всем нам остается только одно – молчать! Если… узнают правду, мы станем хуже прокаженных, от нас все станут шарахаться, нас вышибут с флота, никто не захочет служить с нами на одном судне, никто не подаст ни руки, ни корки хлеба. Мы, может статься, и не заслужили снисхождения. Но у нас есть дети, родители. У тебя, Хендриксон, невеста. А ты, Нурдаль, – бросил он охотнику, – ты ведь выдаешь замуж младшую сестру? Кто захочет родниться с трусом и убийцей? Не ради нас, но ради наших близких и наших семей это должно остаться тайной. Скажу так, если бы я был действительно виновен, то сам бы пошел к первому попавшемуся судье и принял свою участь, какой бы она не была. Однако страшно быть наказанным лишь за то, что ошибся…

– Значит, мы должны теперь будем лгать всю жизнь? – выкрикнул кто-то.

– Нет, дружище, – печально ответил Несс. – Мы не будем лгать… Мы просто будем молчать… Я не беру с вас никаких клятв, но давайте просто будем молчать…

Все случилось именно так, как и хотел капитан Несс.

Команда «Самсона» молчала. Молчал и он, хотя знал, как страдает и мучается другой капитан, Стенли Лорд, тщетно стараясь отвести возведенные против него обвинения. Он знал, что несчастный капитан «Калифорнии» живет, всеми презираемый и отвергнутый, опозоренный и ошельмованный, изгнанный с флота и всю свою долгую жизнь отчаянно пытающийся доказать, что не виноват в гибели людей, и все-таки молчал.

Всего лишь несколькими словами Хендрик Несс мог бы спасти честь капитана Лорда. Но страх перед осуждением и презрением земляков, всех моряков и всего морского братства запирал его рот надежнее любых клятв и крепче любого замка.

Один за другим уходили из жизни его товарищи – умирали в своих постелях, гибли в холодных водах, погибали в войнах, унося по крупицам жуткий секрет невольных преступников. И оставшись по капризу судьбы последним из команды «Самсона», он тоже молчал, дожив до времени полетов в космос и телешоу.

И лишь за считанные недели до смерти он рассказал о случившемся на одном из таких шоу, раскрыв миру последнюю тайну «Титаника»…

* * *

Однако все же не последнюю…

Два с небольшим месяца спустя. Лондон

Утро было теплым, обещая столь же теплый день. В Лондон пришло лето, душное и жаркое лондонское лето. На деревьях и кустах парков и скверов густо зеленела молодая листва. Весело чирикали воробьи еле слышные в уличном гаме.

– Приехали, – бросил кэбмэн и указал на основательное кирпичное здание с большими эркерами и брандмауэрами. – Отель «Бристоль».

Пассажир – немолодой уже упитанный джентльмен в легком летнем пальто уже выходящего из моды фасона и черном котелке, расплатился с извозчиком, неспешно спустился на брусчатку, аккуратно придерживая небольшой потертый саквояж свиной кожи – фасон, какой предпочитали английские доктора, и двинулся ко входу в отель. Ничем не примечательный отель. Старые стены из красного кирпича, свинцовые водосточные трубы, еле уловимый налет упадка.

Швейцар предупредительно распахнул перед гостем солидную дубовую дверь, а выскочивший было на улицу парнишка в нарядной ливрее огорченно вернулся, обнаружив, что взять багаж и заработать чаевые не получится.

В вестибюле мистер Митчелл, а это был именно он, огляделся. Пальмы в кадках, потемневшие дубовые панели… Тут все напоминало о былом.

Знавшее лучшие времена, однако все еще солидное заведение для солидных господ, не обремененных излишком денег, но знающих себе цену и не экономящих на спичках. Сам Митчелл бы выбрал такой, если бы дела не требовали роскошных апартаментов, вроде «Астории» или «Эксельсиора».

Хороший выбор с точки зрения сохранения тайны.

Он ощутил, как вспотели ладони.

Однако же удача и в самом деле благоприятствовала их делу.

Они уже сочли, что северное золото навсегда утрачено для Ложи.

Но полученное вчера вечером письмо, принесенное мальчишкой-рассыльным одной из бесчисленных лондонских доставочных контор, говорило об обратном.

Митчелл невольно потрогал в кармане конверт с крупно написанным адресом.

На листке с монограммой отеля всего два предложения: «Бумаги H. у меня. Плата оговоренная. Номер 602. Пантера». К письму была приложена безделушка – мельхиоровый кулончик-паучок на цепочке.

Он решительно направился к стойке, за которой торчал молодой портье с набриолиненными по моде волосами.

– Я к постояльцу из шестьсот второго номера… – бросил банкир. – Мне назначено.

И присовокупил шестипенсовик.

– Меня предупреждали. Проходите, сэр… – бросил портье с равнодушной вежливостью.

Лифт в гостинице все же имелся. Лифтером при нем был не мальчишка, как обычно, а уже пожилой краснолицый сгорбленный мужчина, возможно, служивший лифтером с момента основания заведения.

Поднимаясь в скрипучей кабине, банкир прикинул, а интересно, за кого его мог принять портье?

За джентльмена, встречающегося с актрисой или кокоткой втайне от света? За темного дельца, явившегося сюда обговаривать очередное мошенничество? За акушера-абортмахера, приехавшего «помочь» некстати забеременевшей мисс? Или за другого врача, из тех, что без рецепта из-под полы приторговывают ампулами с морфием, все больше вытесняющим старую добрую трубку с опием? Хотя, может быть, вообще ни о чем таком не подумал. Приехал человек, значит, надо ему…