Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

Обладая в высшей степени демонстративным темпераментом, Наполеон жаждал неземной славы и искренне верил в нее. Ему хотелось, чтобы тысячи людей – неважно, каких наций и из чьих армий, – к которым он приближался, восторженно трепетали и сотрясали воздух пронзительными возгласами признания. Ради этих мгновений, которых хотелось еще и еще, Наполеон готов был принести в жертву чьи угодно жизни, и в том числе свою собственною. Потому что без этого мир не был бы его миром: он был бы пресным и лишенным напряженной остроты, не дающей покоя Наполеону. Ему незачем было бы существовать в таком мире.

Все годы правления Наполеона в Европе шла почти беспрерывная завоевательная война. Он превратил свою жизнь в единый крестовый поход – военную кампанию против всего мира. Интересно, что в короткие периоды между войнами, когда Париж становился столицей мира, а большинство победителей позволяло себе расслабляться, утопая в золоте и роскошных пирах, Наполеон не увлекался этими прелестями. Его место было в походном строю или боевом порядке – лишь там он чувствовал себя уютно и гармонично с внутренними желаниями, лишь там было счастье. Но он двигался такими немыслимыми темпами и забрался так далеко наверх, что остановиться уже было нельзя, а дальше дорога вела в преисподнюю. Психоз саморазрушения уже овладел буйным разумом человека, добившегося императорского трона и начинавшего верить в собственное божественное предназначение: его сокрушительное падение после поднебесного взлета на властный олимп, казалось, было предрешено.

Снежный ком начал собираться, когда у Наполеона вдруг появился второй фронт в Испании: бесконечно храбрые испанские крестьяне, по меткому замечанию историков, первыми начали рыть могилу империи, созданной для ублажения тщеславия одного человека. Возможно, испанская военная кампания была одной из основных ошибок Наполеона, если могло быть ошибкой для этого человека новое вторжение вообще. Победы были продолжением его «Я», и он не мог отказаться от войны, так же как не мог бы отказаться от себя.

Но внешне не слишком ощутимые проблемы в Испании очень скоро отчетливо отразились на политике: союз с Россией затрещал по швам, а многие министры и маршалы победоносного воителя засомневались в целесообразности следования идее, попахивающей адом. И все же никакие близлежащие проблемы не могли остановить императора Бонапарта от новой великой военной кампании. Двигая своих пешек-солдат, пешек-офицеров, пешек-генералов на Россию, передвигая огромные массы вооруженных людей на европейском континенте, страстный искатель славы намеревался, как всегда, решить несколько проблем. Подавить Россию как потенциального сильного противника, подавить Англию как союзника России и, наконец, возвеличить себя как величайшего завоевателя и вождя в истории. Если первое и второе было средством реализации идеи и тактическими шагами, то последнее было тем, ради чего Наполеон существовал. Историки утверждают, что когда австрийский министр иностранных дел Меттерних решил спросить Наполеона, на каких условиях тот согласится на мир, последний не дал ему четкого ответа. Таких условий для корсиканского демона просто не существовало – он признавал только один лозунг: «Все или ничего!». «Я солдат, мне нужна честь и слава. Мне нужно оставаться великим, славным, возбуждающим восхищение!» – поведал Наполеон в порыве страсти свою жизненную философию австрийскому дипломату уже после войны в России.

И еще более поразительным для наблюдателя было психическое состояние Наполеона после военного фиаско в России. Он сумел легко и достаточно быстро вытеснить боль поражения из головы: полководец был настолько спокоен и исключительно сосредоточен, а анализ военного похода был настолько беспристрастным, что, как писал Евгений Тарле, это больше походило на анализ гроссмейстера у шахматной доски, чем на впечатления человека, должного осознавать собственную катастрофу. Естественно, завоеватель не сожалел о десятках тысяч людей, бестрепетно приведенных им на смерть. Напротив, он уже раздумывал о том, как расправится с Россией в новой войне. «Они [неудачи] должны быть пропорциональны моему счастью; да, впрочем, они скоро будут заглажены», – заявил французский император по дороге в Париж.

Но даже фактически проигрывая военную кампанию против многочисленных союзников в 1813 году, Наполеон неустанно готовился к борьбе. Более того, он готовился исключительно к победе. Тот факт, что он на начальном этапе переговоров с коалицией не согласился на мир на весьма приемлемых условиях, свидетельствует не столько о его негибкости и упрямстве, сколько о последовательности в реализации жизненной стратегии, выражавшейся в непримиримости к чужим условиям и любым компромиссам. Если бы только он был дипломатом, например, уровня Меттерниха, он сумел бы удержать империю в узде, пусть даже путем уступок. Казалось, он с благодарностью принял бы смерть на поле боя, чтобы только не уступить победителям и не изменить своему жизненному кредо. Но смерть не брала его (хотя, по многочисленным свидетельствам императорского окружения, он жаждал смерти на поле боя, когда осознал близость конца своей империи), а дикая самозабвенная воля требовала удовлетворения, не желая считаться с изменением ситуации. Он не мог не чувствовать, что конец гигантской империи близок: многочисленные измены вассалов на ее окраинах и помощников в самой Франции, растущее воодушевление крепнущих союзников и четко слышимый ропот в верхушке французских войск были предвестниками завершения звездной эпопеи. Но внутреннее «Я» фатального разрушителя не могло смириться с поражением и заставляло его вести на поле боя новые и новые тысячи смертников. Как и все великие победители, он умел в трудный момент сосредоточиться на борьбе еще в большей степени, чем в минуты спокойного мира. Если люди склонны терять самообладание или даже паниковать в экстремальных условиях, то Наполеон и подобные ему люди только в схватке на грани жизни и смерти обретают настоящие крылья. Именно так и было в его последней императорской военной кампании: имея перед собой почти впятеро превосходящего по численности противника, Наполеон одержал ряд блистательных военных побед. Даже будучи загнанным в угол многочисленными союзниками, Наполеон не только не падал духом, но и вселял неимоверную уверенность в своих подчиненных. А на неожиданное взятие Парижа союзниками Наполеон отреагировал не как полководец на собственную катастрофу, а как созерцатель чьего-то отличного военного замысла. Он, очевидно, считал, что пока жив физически, никакой успешный маневр противника не в состоянии остановить сатанинского движения одержимого страстью войны. Вместо того чтобы сокрушаться о проигранной кампании, Наполеон уже через каких-то пятнадцать минут имел новый план борьбы. И если бы хоть один из его маршалов поддержал этот план, гений войны ринулся бы на Париж. И скорее всего, силой вырвал бы себе еще одну отсрочку.

Дальше ему оставалось только играть роль до конца, используя весь свой актерский талант. Наполеон утверждал, что он всегда думал о Франции и о том, чтобы дать ей возможность властвовать над миром. Но конечно, на самом деле о Франции он думал меньше всего. Просто его цель легко накладывалась на национальную идею, и при условии хорошей игры свои действия всегда можно было объяснить заботой об отечестве. Этим корсиканский завоеватель пользовался сполна, как, впрочем, и другие полководцы, вписавшие свои имена в историю. Низвергнутый Наполеон, покупавший души солдат за почести, славу и деньги, думал об окончании своего парадного шествия и своей чести. И если для возвращения своего прежнего положения нужно было бы сто тысяч французских жизней, этот человек не задумался бы ни на секунду. Он был словно поражен неизлечимым вирусом одержимости. Но мысли о расплате его не тяготили; напротив, с первых секунд падения он думал лишь о новой борьбе. Такова была суть наполеоновской идеи, которая, сначала возвысив до невиданных высот, в конце концов поглотила его так же, как гигантская змея заглатывает ловко пойманного кролика.