Война роз. Право крови - Конн Иггульден

– Думаю, после этого, Ричард, звать тебя ко двору я не буду. Пускай я связан помилованием и прощением, но нашей дружбе теперь, как видно, конец. Ради своей же безопасности постарайся на время, чтобы ваши пути с моей женой не пересекались. Где она сейчас, что с ней? Я хотел бы видеть ее и моих детей.

Уорик склонил голову, чувствуя одновременно болезненный стыд и утрату.

– В Белой башне Тауэра. Клянусь, сугубо по ее собственной воле. Никаких препон или злонамеренностей ей не чинилось. За все эти месяцы я ее не слышал и не видел.

Эдуард сумрачно кивнул. Граф сопроводил его на конюшни, где конюший отобрал для него отборного широкогрудого мерина. От предложенного плаща правитель отказался, стремясь как можно скорее покинуть место своего заточения. Огромные створки ворот в темноте снова отворились, и король, расправив плечи, бросил коня в галоп, в считаные секунды канув в ночь.

* * *

Всадника покрывала короста грязи и серой дорожной пыли, въевшейся ему в бороду так прочно, что та торчала, как пакля. Этой же пылью была присыпана каждая складка его одежды и лица, тем более что плаща на седоке не было, и она беспрепятственно усеивала его, как копоть кузнеца. Всадник был таких габаритов, что люди на улице останавливались и глазели ему вслед. Мало кто видел короля собственными глазами, разве что те, кто лицезрел его во всем великолепии на ступенях Вестминстер-холла, когда тот призывал к походу на север, – тогда он стоял в роскошном, с золотой оторочкой плаще. Был Эдуард тогда чисто выбрит, а волосы его были короче – не то что вздыбленные пропыленные космы, перехваченные длинным лоскутом, оторванным от котты.

Конь под Эдуардом устало стриг ногами расстояние, свесив голову под стать седоку. Тогда вечера были длиннее, а свет, соответственно, ярче, а не как сейчас, когда оглянуться не успеешь, а в улицы уже вползают сумерки. Тем не менее люд теперь выходил на улицы, услышав приближение всадника, перешептываясь и в каждом его движении словно улавливая что-то знакомое, отчего с радостным испугом взмывало сердце. Это же… нет, невозможно поверить!

Рядом с устало-равнодушным всадником затрусил молодой монашек, постепенно осмелившись приложить ладонь к корке грязи на стремени. Отдуваясь, он присунулся еще ближе и угодливо заглянул снизу вверх, стараясь сквозь бороду и грязь различить черты лица седока.

– Ты король? – шалея от собственной дерзости, спросил он.

– Ну да, – ответил всадник. – Домой приехал.

Монах отстал, застыв с разинутым ртом посреди дороги, а вокруг уже скапливалась толпа.

– Что, что он сказал? – жадно допытывались голоса. – Это он? Неужто и впрямь король Эдуард?!

– Ну а кто ж еще? – с растущим куражом ответил монашек. – Ты на размеры глянь!

При этих словах толпа взгудела, вскинув руки. Все, как один, горожане припустили за одиноким всадником, по-прежнему ехавшим в сторону лондонского Тауэра. А народ уже сыпал изо всех улиц, лавок и домов. К тому времени, как Эдуард добрался до Тауэра, сзади уже волновалось море из доброй тысячи его подданных, из которых кое-кто даже прихватил с собой оружие: а вдруг король отдаст какой приказ! К столице Эдуард приближался так быстро, что опережал любого герольда. Коня он довел почти до полного изнеможения. В результате даже не было уверенности, извещена ли стража на воротной башне.

Правитель поджал подбородок. Какая, в сущности, разница, извещена или нет? Он – король, а за ним следуют его верноподданные. В нежданном наплыве душевной силы Эдуард ускорил ход коня и, погромыхав кулаком по створке ворот, смолк в ожидании, чувствуя на себе многочисленные взоры.

– Что там за стук? – окликнул откуда-то сверху голос.

– Едет король Англии, Уэльса и Франции, лорд Ирландии, граф Марч герцог Йоркский. Отворить ворота!

Видно было, как наверху замельтешили фигуры. Стража вглядывалась, перегибаясь с высокой стены. Не поднимая головы, Эдуард бесстрастно ждал. Вот изнутри загремели цепи и засовы, а затем загрохотала подъемная решетка. Эдуард оглянулся на скопище выжидательно застывших лиц.

– Я томился в неволе, но теперь я свободен! – объявил монарх. – А освободила меня ваша верность. Так оставайтесь же с ней, и пусть она согревает ваши сердца!

Как только под идущими кверху толстенными остриями образовалось достаточно пространства, Эдуард, пригнув голову, въехал на каменный двор, оставляя позади рев ликующей толпы. Дальше он уже пешком двинулся к Белой башне, к своей жене Элизабет.

Эдуард смотрел, как играют дети. Вот старшая из его дочек, дразня, помахала половинкой яблока перед младшенькой. Двое сыновей Элизабет от первого брака состязались в том, кто ладней пронесет на закорках девочек через анфиладу Виндзорского дворца. Для этого они затеяли врываться и перебегать из зала в зал, при этом изображая гудение охотничьих рогов. Этих мальчиков король особо не жаловал. Конечно же, он приставил к ним учителей фехтования и наставников, но в основном затем, чтобы чем-то занять ребят и чтобы они не путались под ногами. С некоторых пор эти братья вызывали у него не больше интереса, чем незнакомцы с улицы. В своих же троих дочурках Эдуард, как оказалось, души не чаял – в основном когда их не было рядом, словно бы мысли о них на расстоянии доставляли ему больше радости, чем их вопли вблизи, да еще сопряженные с постоянным требованием его внимания. В общем, дочерей своих он любил, по большей части, в их отсутствие.

Элизабет украдкой поглядывала на мужа, улыбаясь тому, что читает его мысли так же легко, как свои собственные. Едва он начал хмуриться, как она шиканьем выпроводила ребятню за дверь и прикрыла ее от шума.

Когда шум-гам улегся, правитель издал вздох облегчения и поднял глаза, по вкрадчивой улыбке жены понимая, что она прочла его мысли. В своей опеке мужа королева держалась покровительственно, но не настолько, чтобы он ощущал себя слабым (во всяком случае, он на это надеялся). Сейчас Эдуард отозвался улыбкой, но лицо его жены осталось серьезным. Видя на себе его взгляд, она страдальчески прикусила нижнюю губу.

– Я, как ты и просил, не досаждала тебе этим ни разу, – с нажимом произнесла Элизабет. – Вот уже месяц.

Теперь застонал уже монарх, в секунду поняв, в чем дело. Пусть жена и заявляла о своем молчании на эту тему, но в ее глазах он что ни день замечал немой укор.

– И я благодарен тебе за это! – воскликнул он. – Возьми это себе за правило, Элизабет. Иначе, если ты станешь к этому возвращаться, это будет сказываться между нами размолвкой. Да, я даровал прощение за все преступные деяния, что имели место. Помилование за измены. И не будет ни конфискаций, ни казней, ни изгнания, ни репрессий.

– Ах, вот как! – Королева сжала губы так сильно, что они из карминных сделались бледно-розовыми. – Ты позволишь сорным травам вырасти снова. И ничего не предпримешь, в то время как ядовитый плющ начнет разрастаться, удушая твоих собственных детей!

За разговором она бережно поглаживала себя по животу. Тот еще толком не разбух, но признаки были уже налицо. По утрам началась рвота, на этот раз такая неистовая, что на щеках у Элизабет кое-где лопнули сосудики. Все это давало надежду на сына.