Они. Воспоминания о родителях - Франсин дю Плесси Грей

– Нет уж, после стольких лет мне бы хотелось, чтобы она сидела дома и ждала меня.

Я вспомнила, как один наш знакомый в Париже отзывался об Алексе: “Он совершенно восточный человек, эдакий визирь-садист”.

Но проблема была совершенно реальной: Алекс, маэстро с безукоризненной репутацией и внешностью, вдруг оказался мужем женщины, которая то и дело выставляла себя не в лучшем свете. Его наверняка выводили из себя эти метаморфозы. Он впервые в жизни стыдился ее, и инстинктивной реакцией было отрицание. Можно великодушно увидеть в этом поведении очередное стремление уберечь Татьяну от реальности, на котором зиждился их брак: она была настолько закрытым человеком, что больше всего на свете ее бы смутило, если бы ее стали обсуждать врачи или даже родственники. Но будем честны, поведение Алекса скорее демонстрировало его склонность к полному контролю – для их брака было важно, чтобы Татьяна без остатка принадлежала ему: в их жизнь не должны были вмешиваться ни я, ни близкие друзья, ни даже врачи. Пока у них жил Тиффо и удерживал ее от окончательного распада, Алекс мог спокойно работать в своей мастерской. В то время творчество для него было превыше всего. Так проходила жизнь – в 1969,1970,1971 годах. Когда мы с Кливом возвращались домой с демонстраций, на которых нас не раз арестовывали, мама всё так же хмуро поглядывала на нас из-за стакана.

– Выступаете за Коминтерн? – бормотала она. – Помогаете Ханою?

Алекс не участвовал в этих нападках, но зачастую ругал нас за “возмутительную” политическую деятельность и выражал свое негодование “на языке усов”. Тиффо полностью разделял наши взгляды, сажал глицинии и готовил по выходным говядину по-бургундски.

Но он был беспокойным и самовлюбленным человеком. К 1972 году – тогда он уже заработал миллион – Тиффо вдруг закрыл свой нью-йоркский дом, почувствовав слишком сильное давление более обеспеченных конкурентов: Бласса[185], Халстона[186] и де ла Рента. Он переехал в Париж, год проработал у Сен-Лорана, но не сошелся характером с начальством и принялся переходить с одной неудачной работы на другую по обе стороны океана. К середине 1970-х, когда стало ясно, что успех Тиффо уже давно позади, Либерманы перестали с ним общаться. Когда они приезжали в Париж или он приезжал в Нью-Йорк, они не отвечали на его звонки: его отправили на помойку, куда попадали все бывшие друзья Либерманов. Он умер в 1989 году в своей родной деревне – от рака легких, а не СПИДа – и оставил всё другу детства, который самоотверженно возился с ним в последние годы.

После отъезда Тиффо Либерманам стало недоставать полезного друга, который мог бы развлекать Татьяну и готовить. Но это место никогда не пустовало подолгу. Не прошло и месяца, как в “Косогоре” появился очередной постоялец – известный композитор и импресарио Николай Набоков, двоюродный брат писателя. Он также был прекрасным поваром, к тому же теперь мама могла хвастаться, что ей по дому помогает представитель одной из самых благородных семей России.

Мои родители много лет знали Набокова как светского человека и, поужинав как-то у него в начале 1970-х, сочли его хорошим хозяином. В те годы он был высоким, энергичным, обаятельным человеком семидесяти лет с копной белоснежных волос и ярко-синими озорными глазами. Лицо Николая было странно асимметричным: в годы службы в американских войсках во время Второй мировой он страдал от сильной невралгии, из-за которой правый угол рта у него был всё время приподнят. Это придавало лицу выражение легкого злорадства, что превосходно сочеталось с едким чувством юмора. Тогда Николай был женат на своей пятой жене, Доминике, очаровательной француженке сорока годами его младше, которая была по уши в него влюблена. Мы с мужем и детьми часто приходили к родителям на субботний ужин или воскресный ланч. Когда Николай и Доминика стали их постоянными гостями, их стол ломился от бефстроганова, пожарских котлет и горячей каши. Мама с возрастом стала всё больше тянуться ко всему родному, русскому – друзьям, кухне, языку, – и дружба с Николаем была ей очень по сердцу. Он готовил ее любимые кушанья, с ним можно было бесконечно обсуждать русскую литературу. Мама полюбила и Доминику, которая стала для нее второй дочерью. Еще одним положительным эффектом появления Николая было то, что в его присутствии мама пила меньше, поскольку боялась оскорбить его чувства.

Что же до Алекса, для него тогда настал период, о котором он мало говорил впоследствии. Он начал страдать от сильного тремора в руке. Поскольку он был озабочен своей внешностью, любые внешние неэстетичные проявления приводили его в ужас. Алекс нашел невролога, который сумел снизить дрожь, но побочными эффектами от лечения стали сонливость и депрессия. Он тихо съедал свой обед, односложно отвечая на любые вопросы и прятался в мастерской, где делал макеты для огромных металлических скульптур, исполнение которых заказывал семье Лайманов. В остальном в “Косогоре” при Набоковых всё было спокойно – увы, эта пора продлилась всего три года. В конце 1975 года у Набокова случился сердечный приступ, и он уже не мог каждые выходные ездить в Коннектикут. Алекс стал звонить всем русским друзьям, чтобы те срочно нашли кого-нибудь, кто готовил бы для них и развлекал Татьяну. Через два месяца в доме появился Геннадий Шмаков и пробыл с Либерманами почти все оставшиеся годы маминой жизни. О нем я расскажу позже, теперь же мне надо поведать о еще одном поворотном моменте в маминой жизни.

Несмотря на то, что Татьяна вела тихую и размеренную жизнь – Алекс занимался хозяйством в обоих домах, русские друзья любили и опекали ее, сама она обожала внуков и гордилась ими, – после выхода на пенсию в 1965 году мама пала духом и утратила жизненные силы. Постепенно ее покидала та восхитительная энергия, которой она отличалась, когда была Татьяной из Saks. Начиная с 1970-х годов и позже это стало заметно даже по ее фотографиям. Некогда блистательная и самоуверенная, теперь Татьяна смотрела печально, потерянно, будто с ностальгией вспоминая утраченное сокровище – ее былую власть и то, где она могла ее проявить, – свою работу.

Физический упадок ее начался с 1976 года. Большую часть жизни злоупотребляя лекарствами, а последние десять лет регулярно выпивая, весной того года мама заработала сердечный приступ, после которого был поставлен диагноз – сердечная недостаточность. Мама очень испугалась. Алекс решил, что во время ежегодного летнего путешествия им надо провести побольше времени на острове Искья, а потом отправиться в любимую ими Венецию. (Дом в Ва-э-Вьен они продали в середине 1960-х, потому что считали, что на Ривьере стало слишком много туристов.) Мамины доктора велели ей ограничить употребление алкоголя красным вином, в результате чего она стала тише и спокойнее, но, к сожалению, печальнее.