Нова. Да, и Гоморра - Сэмюэл Дилэни

Мы встали.

— До свидания, Жоан.

Я похромал назад, к пляжу.

V

К десяти полотно тумана, прикрывающее пляж, рассеялось. Я расхаживал по песку, приподнимая палочкой клубки водорослей и постукивая той же палочкой по больной ноге. Дохромав опять наверх, на скалы, я застыл в неподвижной траве:

— Ариэль?

Она стояла на коленях в воде, опустив голову. Рыжие кудри расступились, открыв жабры. Ее плечи затряслись, замерли, снова затряслись.

— Ариэль?

Я спустился по камням, покрытым пузырями.

Она отвернулась и уставилась в океан.

Детская любовь так важна и так хрупка.

— Ты давно тут сидишь?

Теперь она поглядела на меня. Капли морской воды и другой соленой влаги смешались у нее на лице, застыли на впалых щеках. Лицо было изможденное. Она покачала головой.

Сколько ей лет — шестнадцать? Семнадцать? Как фамилия того гениального психолога, заявившего в семидесятых годах, что подростки — умственно и физически те же взрослые, только не заняты полезной работой?

— Хочешь, пойдем в дом?

Она замотала головой еще чаще, потом остановилась.

После паузы я сказал:

— Наверно, тело Торка отправят обратно в Манилу.

— У него не было родных, — объяснила она. — Его похоронят тут, в море.

— А, — сказал я.

А волны будут таскать грубое вулканическое стекло туда-сюда по песку, меняя форму, стачивая острые углы…

— Ты ведь… Торк ведь тебе нравился, да? Мне показалось, вы друг к другу привязаны.

— Да. Он был очень хороший… — Тут она поняла, что я имею в виду, и заморгала. — Нет. О нет. Я была… была помолвлена с Джонни. Это тот, из Калифорнии, шатен… Ты видел его вчера на празднике… Мы оба из Лос-Анджелеса, но познакомились только тут. А теперь… его тело отправят обратно сегодня вечером.

Глаза очень широко раскрылись, потом зажмурились.

— Мои соболезнования.

Я неуклюжий калека; вечно наступаю другим на больные места души. Наверно, я слишком пристально гляжу в зеркало на несбывшееся и потому не вижу, что творится вокруг.

— Ариэль, мне очень жаль.

Она открыла глаза и начала озираться.

— Пойдем ко мне, я тебя угощу авокадо. На них сейчас сезон — я имею в виду, не в супермаркете. А на старом рынке, на другом конце города. Там они гораздо вкуснее, чем калифорнийские.

Она все озиралась.

— Люди-амфибии не ходят на рынок. И очень жаль, потому что он, наверно, скоро закроется, а свежие продукты там отличные. К ним ничего не нужно, кроме масла и уксуса. — Я откинулся назад и прислонился к скале. — А может, ты хочешь чая?

— Ладно. — Она вспомнила, что положено улыбнуться. Я знал, что бедная девочка улыбается через силу. — Спасибо. Только ненадолго.

Мы пошли по камням к дому. Море было у нас слева. Войдя во дворик, она повернулась ко мне:

— Кэл?

— Да, что такое?

— Вон те облака вдали, над водой. Они только там, а так небо ясное. Это от взрыва в Шраме?

Я прищурился:

— Наверно. Пойдем в дом.

I

Темнота и крик. Ее крик.

Сначала искры с сухим треском бегут по ее ногам, освещая скалы и землю. Потом — тишина, ни звука, ни вскрика. Она почти падает, резко выпрямляется, серебрятся гетры. Треск-треск-треск. Огонь хлестнул еще выше, она взмахивает руками (пытаюсь сказать себе: «Она уже мертва…»). А силуэт все колеблется, словно вырезанный из белой бумаги и фольги, пылает на огромном ребристом кабеле, уложенном в вырытую нами траншею.

— Все думаешь о своем повышении?

— А?

Я поднял голову и посмотрел на Скотта, уставившего в меня веснушчатый палец. Веснушки, с десятицентовик величиной, цветом как медный пенни, покрывали его лицо, губы, руки, плечи, терялись в золотистых волосах на груди и животе.

— Каково это — быть секционным дьяволом? Два года я ждал этой должности! — (Веснушчатые пальцы щелкнули в воздухе.) — Обойти меня и назначить тебя! — Он откинулся на подвесной койке, сунул лапу под монтажный пояс и зашкрябал ногтями по животу.

Я покачал головой:

— Да нет, я не об этом думал. Так, вспоминал один случай. Ничего особенного.

Ночь неслась за окнами.

Ядозуб мчался вперед.

Свет мазнул по стеклам и ускользнул прочь.

Скотт резко сел, ухватился за пальцы ног и нахмурился:

— Порой мне кажется, я всю жизнь так и пропляшу на этих чертовых струнах простым линейным демоном в серебристом костюме. — Он кивнул на чертеж шестнадцатифутового кабеля в разрезе. — Стукнет тридцать пять, на пенсию потянет — а осталось-то всего ничего, меньше десяти лет, — и что я смогу сказать? Что хорошо работал? — Он зажал край койки в кулаке. — А что ж карьеру не сделал? Значит, не очень-то хорошо работал. — Пальцы разжались, руки взметнулись кверху. — Приходит черномазый вроде тебя, устраивается на работу, и через три года он уже секционный дьявол!

— Как демон ты лучше меня, Скотт.

— А то я не знаю. — Он хохотнул. — Но вот что я тебе скажу: из хорошего демона не всегда выходит хороший дьявол. Там нужны другие умения. Другие таланты. Черт, Блэки, как друг, я мог бы к тебе и не цепляться. Скажи, когда освободишь эту конуру? Буду привыкать к чьему-нибудь еще барахлу. Ты как, останешься на Ядозубе?

— Меня вроде собирались перевести на Игуану. С учетом волокиты это недели через две, не раньше. Пока буду, наверное, просто помогать Мейбл. Она выделила мне помещение прямо над двигателем. Я ей пожаловался, что ты храпишь, и мы решили, что так будет лучше.

Вроде обменялись выпадами по-честному. Скотт молча кивнул.

Я пошевелил мозгами, что бы еще сказать, и добавил:

— Мне потребуется помощник, и я могу выбирать…

— Да пошел ты! — Он откинулся на спину, так что теперь я видел только его ноги. (Под койкой: один белый шерстяной носок [серый на пальце], журнал, три гаечных ключа.) — Я писанины не люблю. Следить за компьютерами, распутывать, что ты там напутал, составлять и отслеживать заявки, и все это за меньшую зарплату?..

— Я не уменьшу тебе зарплату.

— Все равно я скоро озверею.

— Так и знал, что ты это скажешь.