Демоны Дома Огня - Александра Груздева

Были традиционные проводы солнца, хотя, по ощущениям Ады, время заката давно миновало, были замороженные коктейли и поздний обед. Столовая тоже была украшена розами. Стол сервирован с особой изысканностью. По центру проложена цепь из роз, которые могли соперничать в белизне со щеками Белоснежки. И Ян сидел напротив. Ада не помнила, как сменялись блюда. Неужели они ели змею на праздничном обеде? Ведь это змею, огромную змею, настоящего морского Змея, внесли на серебряном блюде. Она не помнила, ела ли она? Пила ли? Иногда поднимала глаза на Яна – и тут же опускала их, будто обжигалась. Свет его глаз жег немилосердно, но никто, кроме Ады, этого не замечал.

Распахнулись двери в Белую Залу, ветер ворвался в зал и взметнул со старинного паркета облако лепестков роз. Оркестр играл то быстрые, то медленные вальсы. Наблюдая за танцующими парами, Аде, как тогда на Церемонии приглашения в спальни, пришло в голову, что ее может пригласить Ян. Она даже предчувствовала исходящий от него огненный жар, который плавит тебя, как лед в бокале.

Ведь танец – это не страшно. Это позволительно. Это ни для кого и ничего не будет значить. Он может смело приглашать ее. И Ян точно услышал ее мысли или прочел по ее лицу… И вот он уже идет в их с Марком и Элен сторону. «Он пригласит меня», – стучало в висках. Ада сжалась от страха и ожидания. Она будто оглохла в тот момент и даже не слышала, что он приглашает Элен. Увидела только, как выходит на середину зала с ней и они становятся в пару.

«Ты не должна, это неправильно», – постепенно трезвея, убеждала себя Ада и старалась сдерживать дрожь от схлынувшего наваждения.

– Потанцуем? – предложил Марк.

– Мне что-то не хочется, – еле слышно произнесла она. – Жарко очень. И голова кружится.

– Ты сядь лучше, посиди, – заволновался он, провожая ее к стульям у стены. Смотрел с тревогой: – Ты не заболела? Может, тебе воды?

– Да, воды, – сказала она, только чтобы он убрался куда-нибудь, хоть на пять минут, дал бы ей отдышаться.

– Почему ты никогда не говорил, что у тебя есть брат? – спросила его Ада, когда Марк вернулся.

Марк весь нервно передернулся, лицо исказила гадливая гримаса, стакан выскользнул из ослабевших пальцев:

– Он больной человек. Он сумасшедший. Прогрессирующий шизофреник. Он бредил в детстве и бредит до сих пор дикими историями о разрушителях Вселенной, о Бронзовых дворцах, о кровавых жертвах, бог знает еще о чем. Полный список есть у его лечащего врача.

– О Бронзовом дворце? – Как отдаленный звон колокольчиков, что-то призрачное всколыхнулось в памяти. Она слышала где-то или читала: «Ты в Бронзовом дворце. Его держат тысяча шестьсот колонн. В нем тысяча комнат. И все они пусты. Но для тебя они полны до краев».

– О Бронзовом, о Мраморном… не все ли равно. Ян может влиять на людей. Он заражает их своими фантазиями, и на какой-то момент даже мне может показаться, что он говорит нечто стоящее. Он точно под гипнозом всех держит. Но чары развеиваются, и мы остаемся собой, а Ян – безумцем.

Раздались первые аккорды призывов к Фортуне. Ада узнала вступление к кантате Карла Орфа «Кармина Бурана». Мгновенно подобрался хор: женщины в черных платьях, мужчины – во фраках, с белыми галстуками-бабочками. Они проникновенно запели «Судьба – властительница мира». «Omnia Sol temperat» («Солнце согревает все») вступил неожиданно приятным, глубоким баритоном дон Гильяно. Когда он исполнял «Estuans interius» («Жжет внутри» или, как еще называли эту партию, «Злобное покаяние»), Ада задержала дыхание и, честное слово, две с половиной минуты не дышала. А когда он запел «Ego sum abbas» («Я – аббат»), стало понятно, что пахнет чертовщиной.

Ада и предположить не могла, что за вечным дневным бездельем, веселыми вечерами и попойками скрывается столь тщательная подготовка к празднику. Ведь когда-то должны были эти люди репетировать! И чем ближе к Ночи Фортуны, тем, по идее, тщательнее и дольше! Ведь так петь… нет, это не домашняя самодеятельность, а полноценное оперное выступление на высоком уровне.

В знакомой кантате, которую исполняли на латинском и немецком, Ада различала неизвестные ей вставки. Возможно, существовала иная, расширенная версия. На те же стихи XIII века, найденные в том же баварском бенедиктинском монастыре… Гильяно пели так, как будто молились самой Судьбе. Звук лился с потолка, со стен, обступал со всех сторон. О, боже, не могут люди петь такими голосами. Это нечеловеческие голоса! Не иначе хор демонов в мужских и женских обличьях, в черных и белых одеждах!

И закружился вихрь, кантата Орфа – это снежный вихрь из лепестков белых роз. Снегопад, лавина, стихийное бедствие. Скабрезные песни пьяных выпивох, закликающих весну: на поляне, в церкви, в таверне. О Фортуна, ты приходишь только к сильным духом! К тем, кто веселится без оглядки и убивает недрогнувшей рукой. Кто знает свое право на вечную жизнь. Кто поднял его с земли, это право, этот нож, обагренный кровью родного брата. И заявил Небу и Земле во всеуслышание о том, что отныне он – Бог. И на месте убийства в одну ночь расцвела самая совершенная, самая прекрасная роза.

Отрывки быстрого, как нож, вальса, кружение хороводов, возгласы до небес, топот, грохот – все пустились в пляс.

Тони подскочил к Аде и возопил:

– Станцуй со мной! Откажешься – защекочу! – И затащил ее за руку в беснующийся хоровод. Обрывки звуков, шепот со стен… Казалось, Белая Зала качается в ритме танца. Безумного танца, вакхического. Музыка кружит, мутит разум. Она пьянит, как шампанское. И этой музыкой – одной из стихий – управлял сам Повелитель стихий. Пятый в алхимическом квадрате. Он дирижировал общим весельем. Он не веселился сам, но не спускал с них, с резвящихся детей, глаз. Он давал им силы, заряжал фейерверком восторга. Пьянил их и заставлял пускаться в пляс. Они рукоплескали себе, а на самом деле – ему! Он создал этот праздник, в один миг закрутив вокруг себя целую Вселенную.

И вот уже слетели с лиц строгие маски, приличествующие празднику, лица искажались в плотоядных гримасах. Люди извивались в чудовищных позах. И все бегом, по кругу, цепью, в ряд… И Ада кружилась вместе с ними в странном танце, в котором задействовано все тело и даже пальцы рук. Особенно пальцы рук. Ада не понимала, в чем тут фокус, но вдруг стены залы рухнули, а она оказалась в классе без зеркал, где до боли в руках отрабатывала эти сложные движения. Сколько длился этот танец? Как и все в Доме Гильяно – целую вечность. Внезапно она остановилась – и тут же, ни секундой позже, стихла, резко оборвалась музыка, даже эхо последних звуков не вернулось из-под кафедрального свода.

На нее смотрели со всех сторон. Молчание ледяным душем окатило ей спину. «Что я сделала?» – хотела спросить Ада. Она танцевала вместе с ними, она знала все шаги и движения.

Она дала Антонио Аменти увести себя. Он усадил ее на диван в Мужской гостиной. Сам придвинул пуф и сел близко-близко, чуть ли не сжимая ее ноги коленями. Она не сразу поняла, что именно говорит Антонио:

– Откуда это в тебе? Кто ты такая? – И всматривался в нее, стараясь за видимым разглядеть сокровенное. – Как у тебя получилось?