Тайна дома Морелли - Маленка Рамос

– Элизабет вернулась в Портлендский университет, – пробормотал он, поворачивая бокал в руках. – Маленькому Джимми уже пять лет, а девочке всего несколько месяцев. Отличный момент, чтобы возобновить учебу и выкроить немного времени для себя.

– Не понимаю, зачем нужны какие-то отговорки, – отозвался Роберт, – учитывая, что Мэри рядом живет у Алана, мы – в нескольких метрах от вас, а Дэнни уже семнадцать, и он тоже может помочь…

Джим отрицательно покачал головой.

– Не хочу требовать от Мэри, чтобы она отказывалась от своих путешествий ради внуков, – сказал он. – Это несправедливо, даже если она с радостью согласится. В конце концов, можно было бы нанять няню. Сам понимаешь, это всего лишь еще один предлог, чтобы Карлота вернулась, хотя я не особо уверен, что ей понравится идея вновь оказаться в доме, который ее сестра продала мне и где все началось.

Роберт улыбнулся. Джим размышлял о том, сколько раз он поджидал возле кроватки Джимми, когда тот был еще младенцем, надеясь увидеть Люсьена; о том, как тщательно он осматривал каждый угол дома, стараясь обнаружить какой-нибудь знак, указывающий на то, что тот не исчез, и о тени на лице Элизабет, которая частенько грустила из-за отсутствия этого существа, такого непостижимого и в то же время такого близкого и преданного на протяжении всего ее детства.

В первые годы отцовства Джим вполне допускал, что в любой момент может встретить Люсьена в доме. До сих пор Мэри Энн, которая давно уже перебралась к Алану, входила сюда с некоторой опаской. Иногда он замечал ее в саду, неподвижную, будто статуя: она задумчиво смотрела на окна первого этажа. В эти минуты Джиму казалось, что и она скучает по призраку – впрочем, вероятно, все было наоборот: она боялась снова его увидеть и не хотела, чтобы их встреча когда-нибудь состоялась.

Множество раз, лежа в кровати, они с женой вспоминали Люсьена, пытаясь разгадать причину его окончательного исчезновения. Элизабет считала, что Люсьену только и нужно было рождение ребенка, желание его исполнилось, и с тех пор он покоится в мире; однако Джим так не думал: ситуация казалась ему вовсе не такой простой. Он по-прежнему сохранял в тайне свою беседу с прадедом. Ему, как и раньше, казалось, что чего-то не хватает, однако со временем он смирился с тем, что никогда про это не узнает, и все окончилось так же, как началось: внезапно.

– Как твоя книга?

Роберт вернул Джима в реальность. Он поставил стакан на стол и вспомнил, что надо бы позвонить Ларри, пока тот не обиделся и не устроил скандал.

– Все еще в десятке самых продаваемых, по крайней мере так утверждают «Таймс» и Ларри.

– Помню, как мы с ним познакомились, – усмехнулся Роберт. – Ну и физиономия была у твоего агента, когда он увидел Элизабет! Словами не передать. Я боялся, что его хватил удар. Бедняга, я в самом деле не на шутку за него испугался.

Джим улыбнулся. Сколько бы лет ни прошло, Ларри не меняется. Но что правда, то правда: вид отроковицы с пятимесячным пузом повлиял на его артериальное давление не лучшим образом.

– Да, задал он нам нервотрепку. То еще было зрелище, когда Карлота похлопывала его по плечу, чтобы привести в чувство. Думаю, он так ничего и не понял. Хотя, честно сказать, до тех пор, пока мои книги продаются, ему что отроковица, что слониха – абсолютно без разницы: будет толкать товар в крупные сети, убеждая весь мир, как прекрасна любовь и как безупречен я сам.

Оба расхохотались.

– А что он сказал перед отъездом?

Джим посерьезнел, придал лицу торжественное выражение и поднял указательный палец.

– Джим, тебе надо было сменить не город, а век!

Роберт расхохотался и устроился в кресле поудобнее.

– Да, парень будь здоров. Тот еще тип.

Но в глубине души Пойнт-Спирит очаровал Ларри. В то время на площади еще не установили монумент в память о жертвах, погибших в пожаре в ту осень. Шериф Ларк попросил скульптора добавить к их списку имена двоих парней, разбившихся в аварии, мисс Оуэнс и старика лесоруба Пола Джонса, умершего во сне от инфаркта. Но как же мало знали в городе на самом деле, сколько подробностей тех роковых месяцев так и остались под спудом. В противном случае Джим не смог бы спокойно жить в городе, а старушка Кэтрин, несмотря на все свое природное упорство, не смогла бы ему помочь. Эта незаурядная женщина, наделенная удивительной силой и железными принципами, с редкой для своего преклонного возраста неутомимостью месяцы напролет каждый вторник объясняла Джиму за чашкой чая, как контролировать некоторые аспекты его новой жизни. Всякий раз она встречала его ироничной фразой, понятной только им двоим: «Итак, мистер телевизор, пришло время отрегулировать каналы. Давайте, настраивайте вашу параболическую антенну. Сегодня у нас непростой денек».

В какой-то степени его новая жизнь была вполне сносной и даже по-своему увлекательной; тем не менее Джиму приходилось несладко. Погружение под гипнозом в собственное детство, память о котором таилась в самой глубине сердца, изнуряло до бесчувствия. Воспоминания о Новом Орлеане, общине, куда родители водили его до тех пор, пока страх не вынудил их прекратить всякие контакты с ее членами, отрочество, наполненное голосами и видениями, которые не укладывались в обычные человеческие представления, – все это на долгие месяцы оставило в его памяти особенный терпкий привкус. Было очень непросто избавиться от преследовавшего его чувства вины.

– Один из талантов Люсьена – музыкальная одаренность, – рассуждала Кэтрин. – Музыка занимала в его жизни очень важное место. У вас свои таланты, прежде всего это творчество, и меня не удивит, если ваши дети, особенно маленький Джимми, тоже со временем проявят себя. Такова одна из особенностей существ, подобных вам. Вы должны чутко реагировать на эти сигналы, и, если вокруг мальчика начнут происходить необъяснимые вещи, надо будет поговорить с ним и объяснить, как их контролировать, как сейчас я объясняю вам.

Постепенно они с Элизабет действительно стали замечать за мальчиком необычные способности: в первую очередь это был талант к живописи и рисованию. С раннего возраста маленький Джимми с поразительной точностью изображал своими фломастерами все, что видел вокруг. Он умел сочетать цвета как настоящий взрослый художник. Рисунки получались на удивление реалистичными. Ему еще не исполнилось и четырех лет, а на конкурсах среди дошкольников он уже получал премии и награды. Учителя не могли нарадоваться на такого чудесного ученика: его можно было сравнить с любым из знаменитых художников, которые в его возрасте точно так же проявляли свою одаренность. Но, помимо успехов в рисовании, с мальчиком не происходило ничего сверхъестественного – ничего такого, что пришлось бы скрывать от других. Джимми рос жизнерадостным, с удовольствием ходил в детский сад, прилежно выполнял учебные задания и играл с детьми – словом, его жизнь мало отличалась от жизни любого ребенка того же возраста.

И все же они не забывали тот вечер, когда Роберт и Амелия пришли к ним поужинать вместе с Дэнни. Джимми было четыре с половиной, от матери он унаследовал чудесные волосы и зеленые миндалевидные глаза, однако походка и манеры были в точности как у Джима. В тот вечер, когда гости ушли, Элизабет уложила мальчика в кровать и принесла ему стакан воды, чтобы оставить на столике возле кровати на тот случай, если ближе к утру он проснется и захочет пить. За ужином Амелия нервничала, и Роберт не мог понять, в чем дело. И вдруг Джимми посмотрел на него своими глазищами и сказал: