Счастье на бис - Юлия Александровна Волкодав

месте и в ее возрасте уже нахамила бы. И послала добродетельницу вместе с бейджем по известному адресу.

– Пройдемся? – предлагает Сашка. – Он еще не скоро выйдет. И, поверь, ты не увидишь то, что хочешь увидеть.

– Откуда ты знаешь, что я хочу?

– Дай угадаю? Ты хочешь понять, что он существует. Не только в телевизоре. Хочешь увидеть его таким же здоровым и жизнерадостным, таким же красивым и обаятельным, как на сцене. В идеале он должен к тебе подойти, сделать селфи и выслушать все те добрые слова, которые ты собираешься ему сказать. Так?

Еще один мрачный взгляд исподлобья. Твою ж мать. Ну почему так? Почему у других артистов фанаты веселые, полные светлых надежд и радости от встречи с кумиром? А у них у всех вечная драма и в душе, и в глазах?

– Предположим. Можно и без селфи, обойдусь. Просто хочу увидеть.

– Тогда приди на концерт. Не разочаровывайся сейчас. Вечером на сцену выйдет артист. А сейчас он – всего лишь пожилой человек, который устал на репетиции, и вообще не в духе с самого утра.

– Почему?

И как ей объяснить? С какого места начинать? И стоит ли вообще объяснять? Не стоит. И общаться им не стоит, Сашка это прекрасно знает. Поэтому отвечает вопросом на вопрос:

– Тебе сколько лет?

– Тринадцать.

Еще лучше.

– А как зовут?

– А какая разница? Ну, Настя.

– Пошли со мной, Нунастя.

Недалеко от театра есть кофейня. Туда Сашка и ведет свою неожиданную спутницу. Жестом показывает на свободный столик, не спрашивая берет две чашки кофе и два эклера. Знает, что спрашивать бесполезно. Только в приказном порядке на правах старшей. Ставит чашку и тарелку с пирожными перед Настей, садится напротив.

– Его любимые. Ешь.

– У него же диабет.

– Да. Он их и не ест. Но любить не перестал.

Действует. Настя берет эклер. Сашка делает глоток кофе, который ей пить совсем не стоит. Но вкусно же.

– Здесь живешь?

Настя кивает.

– Была когда-нибудь на его концерте?

Мотает головой. Ну да, как бы она попала на его концерт. По детским садам он не гастролировал.

– И как тебя угораздило?

Изогнула бровь. Это вопрос, на который не может быть простого ответа. Ни у кого из них простого ответа никогда не было. За этим «угораздило» должна стоять большая и грустная история. Про неполную семью и всепоглощающее одиночество, про дядю с добрыми глазами из телевизора, который, волей твоей смелой фантазии вдруг воплощал все то, чего тебе так не хватало. И нужно очень много мужества, чтобы признать, что виновата в том, что тебя «угораздило» именно твоя фантазия. А дядя даже не пытался ничего воплощать. Просто жил, просто работал, женился, влюблялся, расходился, изменял, старел, болел. И не стремился быть ничьим кумиром, не претендовал на роль иконы. И все-таки ею был.

– Не староват он, чтобы быть твоим кумиром, Насть? Он даже не работает уже.

– Но ведь приехал. Я не надеялась увидеть его когда-нибудь. Нет, надеялась. Но я думала, в Москву поеду. Накоплю денег и поеду.

«Накоплю от школьных завтраков», надо полагать. А «поеду» лет в семнадцать, когда школу закончу и можно будет маму не спрашивать. И в силу возраста Настя просто не понимает, что она уже не успеет воплотить этот план. Что она уже опоздала.

– Он живет не в Москве.

– Я знаю. Но юбилей же будет отмечать? Концерт же будет?

– Вряд ли. Боюсь, ему уже не под силу такие мероприятия. Ты понимаешь, что такое юбилейный концерт? Три часа на ногах, не говоря о репетициях, генеральном прогоне, который должен пройти в тот же день, потому что арендовать зал на два дня никто не станет. Куча звонков, миллион организационных вопросов, два десятка песен как минимум. Для него сегодняшнего это уже перебор. А сидеть в кресле на сцене и принимать поздравления он не согласится.

Сашка старается не говорить слишком жестоких вещей, не опускать девчонку на землю слишком резко. Но не очень-то получается. Она видит, как гаснет взгляд Насти. Но лучше сказать ей это сейчас. Чем раньше, тем менее больно. Сашка точно знает.

– Он очень болен, да?

– Да. Но не смертельно. Можно долго жить и с астмой, и с диабетом. Но на полноценную работу у него уже давно нет сил.

– Что же делать?

Сашка усмехается.

– Кому? Ему – жить. Тебе? Забыть это все как страшный сон. А сон, поверь мне, страшный. И станет еще страшнее. А если не можешь забыть, то – радоваться, что есть на свете такой человек, Всеволод Туманов. А вот артист Всеволод Туманов, боюсь, остался только в архивных записях.

– Но он ведь сегодня выйдет с номером!

Сашка грустно кивает. Выйдет. И дай бог, чтобы обошлось без косяков. Но девчонка все равно не получит того, чего ждет, даже при самом лучшем раскладе. Не будет сегодня ни торжества вокального искусства, ни сумасшедшей, с ног сбивающей энергетики. Все они тоже в архиве. Сегодняшний Всеволод Алексеевич постоит за себя под фонограмму. И если Настя сегодня разочаруется… Что ж, тем лучше для нее.

– Ладно, – Настя решительно встает, ножки ее стула пронзительно скребут по плитке. – Спасибо за кофе. И за бейдж спасибо.

Уходит не обернувшись. Сашка смотрит ей вслед, выстукивая пальцами дробь, подозрительно похожую на ритм нетленного шлягера Всеволода Алексеевича, который он сейчас репетирует в ста метрах отсюда. Настя не попыталась разговорить Сашку. Узнать какие-нибудь подробности о Туманове. Спросила только о здоровье. Не стала напрашиваться в друзья. Гордая. Как Сашка когда-то, которая считала ниже своего достоинства ластиться к Ренату, Кэт или любым другим людям из окружения Туманова.

А может быть, Настя просто боится услышать что-нибудь, что пошатнет ее картину мира. Сашка и так сказала много вещей, о которых девочки-поклонницы предпочли бы не думать. Они не хотят правду, в которой герой их романа стар, болен и чертовски устал от всего, что его окружает. Сашка точно знает. И ни капли не удивится, если, несмотря на все сказанное, она сейчас вернется к дверям театра. И все-таки будет ждать, когда Туманов выйдет на улицу. Вряд ли она на него кинется. Вероятнее всего, даже не подойдет. Постесняется, не захочет ему докучать. Особенно, если он будет не в духе. А он будет не в духе, Сашка почти уверена. Настя проводит его собачьим взглядом, но следом не пойдет. А потом на всю жизнь сохранит те две минуты, в которые видела его вблизи, – без камер, посторонних людей и других фанатов.

Господи, у