Кутузов - Лидия Ивченко

Противостояние Кутузов — Беннигсен осложнялось тем, что к последнему примыкал по давним служебным связям начальник Главного штаба 1-й армии А. П. Ермолов, поведение которого в сложившихся условиях справедливо охарактеризовал А. Н. Попов: «Такое положение Барклая и Беннигсена, естественно, не оставляло их одинокими соперниками и недоброжелателями князя Кутузова; но около них приютились еще многие и тем содействовали их влиянию только на войска самым видным лицом из числа последних был начальник штаба 1-й армии генерал Ермолов». Барклай де Толли относился к своему подчиненному враждебно, сообщив императору: «…Начальник Главного моего штаба А. П. Ермолов, человек с достоинствами, но лживый и интригант, единственно из лести к некоторым вышеназванным особам и к Его Императорскому Высочеству и князю Багратиону совершенно согласовался с общим поведением»45. Приняв пост главнокомандующего, М. И. Кутузов оказался в довольно враждебной среде, среди людей прекрасно осведомленных о неприязни к нему государя. Последнее обстоятельство особенно осложняло его положение, поскольку означало, что каждый из его ближайших соратников надеялся на легкость его отстранения.

Кутузов должен был найти для себя опору в этой среде. Е. Ф. Комаровский рассказывал: «„Скажите мне, — продолжал он (Кутузов), — кто находится в Главной квартире Барклая из чиновников, занимающих место по штабу? Я никого не знаю“. — Я назвал ему всех, и когда он услышал, что обер-квартирмейстерскую должность отправляет барон Толь, он мне сказал: „Я этому очень рад, он мой воспитанник, он выпущен из первых кадетского корпуса, когда я им командовал“»46. Генерал-квартирмейстер 1-й армии полковник Карл Федорович Толь, который по воле главнокомандующего стал фактически выполнять ту же должность в Главном штабе соединенных армий, был офицером без сомнения способным, но не по чину властным. Последняя черта в его характере обострилась с назначением Кутузова, что, естественно, вызывало нарекания со стороны Беннигсена и Ермолова. Первый охарактеризовал свойства Толя в письме императору от 9 ноября 1812 года: «Несогласия и неприятности всякого рода, которые я испытываю, происходят от поведения полковника Толя, который считает себя оскорбленным, когда ему приходится действовать по моим указаниям»47. Беннигсену вторил Ермолов, мнения которого без преувеличения можно считать «сколком» мнений Беннигсена: «Полковник Толь, офицер отличных дарований, способный со временем оказать большие заслуги; но смирять надобно черезмерное его самолюбие, и начальник его не должен быть слабым, дабы он не сделался излишне сильным. Он, при полезных способностях, по роду служебных его занятий, соображение имеет быстрое, трудолюбив и деятелен; но столько привязан к своему мнению, что, иногда, вопреки здравому смыслу, не признает самых здравых возражений, отвергая возможность иметь не только превосходные способности, ниже допускает равные»48. Клаузевиц же отмечал, что до приезда Кутузова, при Барклае, «Толь пользовался репутацией самого образованного офицера», а прапорщик квартирмейстерской части при Бородине А. А. Щербинин, не опасаясь преувеличений, с восторгом впоследствии сообщал: « Карл Федорович, как талант собственно военный, совершенно равнялся самому Наполеону. Это был маятник в часах правильного хода»49.

Зачем мы так подробно остановились на истории взаимоотношений М. И. Кутузова с остальными главными начальниками русской армии? Для того, чтобы читатель мог представить себе обстановку, в которой оказался Михаил Илларионович в 1812 году. Мог ли он доверять людям, которые его окружали? В сущности, о каждом из них можно было сказать словами Ермолова, относящимися к Толю: «…столько привязан к своему мнению, что, иногда, вопреки здравому смыслу, не признает самых здравых возражений». «Борьба за начальство есть неискоренимая причина раздора», — писал английский эмиссар в России генерал сэр Р. Т. Вильсон лорду Кэткарту вскоре после Бородина50. Реальная ситуация, на наш взгляд, была верно охарактеризована одним из самых серьезных исследователей рубежа XIX–XX столетий Б. М. Колюбакиным: «Сравнение власти и положения во главе своих армий Наполеона и Кутузова является более чем не в пользу последнего». Но делать было нечего. М. И. Кутузов принял соратников такими, как Бог дал. Он очень тепло отозвался о них в письме Екатерине Ильиничне: «Я, слава Богу, здоров, мой друг, и питаю много надежды. Дух в армии чрезвычайный, хороших генералов весьма много». По словам Р. Вильсона, эти же люди готовы были «доказать свою верность такими делами и пожертвованиями, каковые при любых превратностях возвеличат корону и упрочат трон». И это тоже было правдой.

В начале войны в обществе обеих столиц ходил анекдот о том, как некто обратился к Светлейшему с вопросом, какие, по его мнению, меры надлежит принять к защите Петербурга. На это будущий «спаситель Отечества» живо отозвался: «Как? вы требуете моего мнения для защиты Петрополя в самом Петрополе? За 500 верст должно приготовлять ее; но вы, верно, ошиблись; верно, вы не то хотели у меня спросить!» Теперь же он находился в 100 верстах от Москвы во главе армии, жаждавшей сражения. Причем едва ли не больше всех жаждал битвы главнокомандующий 1-й армией М. Б. Барклай де Толли, избравший позицию при Цареве Займище. Его начальник штаба А. П. Ермолов по этому поводу рассуждал: «Сомнительно, чтобы Главнокомандующий не имел известия о назначении князя Кутузова. Ускорение работ на занимаемой позиции обнаруживает намерение его дать сражение до его приезда. Как Военный министр он знал, что армия никаких подкреплений иметь не будет, что Кутузов равными, как он, распоряжаясь способами, не большую может допускать надежду на успех; решился предупредить его в том…»51 Государя Барклай впоследствии заверил: «Я избегал генерального сражения до известного времени, по началам, зрело рассчитанным, и строго держался этих начал, смеясь над всем, что говорилось против моих соображений, и, наконец, я дал бы сражение, но перед Гжатском — при Цареве Займище. Я убежден, что побил бы неприятеля, потому что сражение было бы дано в порядке и командовал бы только один. Мои резервы оставались бы нетронутыми до последней минуты и если бы даже испытал неудачу, то никогда бы неприятель не занял Москвы, потому что я направил бы мое отступление не на Москву, а на Калугу, сосредоточив все ополчения в Москве». Наполеон, в отличие от Барклая, сказал о действиях Кутузова, «направившего наступление на Москву», следующее: «он (Кутузов) продолжил свой марш и прошел через Москву, попавшую в руки победителя. Если бы вместо того он отступил к Киеву, то увлек бы за собой французскую армию, но в таком случае ему пришлось бы отрядить особый корпус для прикрытия Москвы; ничто не помешало бы французам послать против этого корпуса другой, сильнейший, что заставило бы его эвакуировать эту столицу. Подобные вопросы весьма смутили бы Тюренна, Виллара, Евгения Савойского. Рассуждать догматически о том, что не проверено на опыте, — есть удел невежества»52. Как видим, Наполеон был более снисходителен к Кутузову, чем Барклай де Толли. Жаль, что у ссыльного императора не поинтересовались, как бы он оценил шансы Барклая разбить его в генеральной битве при Цареве Займище. Впрочем, Наполеон сказал однажды: «Я не говорю о Барклае: он и не стоит того, чтоб об нем говорить»53. Ермолов отмечал: «Если бы Багратион имел хотя ту же степень образованности, как Барклай де Толли, то едва ли бы сей последний имел место в сравнении с ним»54. Зато некоторые современные авторы, приняв на веру «Оправдательные письма», видят в нем даровитого соперника Кутузова. После прочтения письма, содержащего нескромные заверения в победе в битве при Цареве Займище, если бы она состоялась, невольно задаешься вопросом: откуда Барклай вдруг почерпнул оптимизм?