Ученик чародея - Николай Шпанов

Каждый день Силс приносил на работу что-нибудь, необходимое для дальнего плавания, и складывал в тайник, устроенный в дальнем углу эллинга. План бегства казался ему столь же надёжным, сколь он был прост: с хорошим ветром на яхтклубском шверботе он выскакивает за бон и уходит на северо-запад. При любой исправности документов, какие ему удастся добыть на выход в море, пограничники не выпустят его из поля зрения, в особенности, когда начнёт темнеть. Но он выберет время самых тёмных ночей, и не так-то просто будет уследить за ним при волне. На борту швербота будет байдарка. В море он её соберёт и, развернув швербот курсом к берегу, чтобы успокоить пограничников, закрепит парус так, чтобы швербот подольше шёл без рулевого. А сам пересядет в байдарку. Самым зорким глазам пограничников не будет видна на волне низкобортная лодочка. Их внимание будет сосредоточено на шверботе. Вероятно, катер подойдёт к шверботу, и только тогда пограничники убедятся, что на борту никого нет. Предположат ли они, что Силс упал в воду? Может быть и предположат. А если догадаются, что он сделал попытку бежать, то подумают, что он воспользовался надувной резиновой лодкой — неповоротливой посудиной, лишённой всякого хода и годной только на то, чтобы продержаться на воде, пока не подойдёт на рандеву судно с того берега. Вот пограничники и будут ждать подхода этого судна с севера. А никакого судна не будет. Потому что никто там не ждёт прихода Силса. Некому подобрать его.

Силс трудился настойчиво, терпеливо. Знал, что не может позволить себе ни малейшей ошибки; знал, что должен скрывать свои намерения от всех, кого видит, с кем говорит, с кем работает, отдыхает, ест, спит. В каждом вопросе он видел подвох и взвешивал всякое своё слово; всякий взгляд казался ему подозрительным, и он должен был обдумывать каждый свой жест, каждое движение, каждый шаг. Он был один среди десятков, сотен, тысяч людей, которым нечего было скрывать, но от которых он скрывал свои намерения, свои мысли. Приближалось время, избранное для переправы. Осталось добыть документы на выход в море. И тут Силс приходил все в большее уныние: дело оказывалось самым трудным из всего задуманного. Въедливость пограничников приводила его в бешенство, которое он должен был маскировать показным добродушием. Это было не в его нраве, и ему приходилось так напрягать волю и внимание, что к концу дня он чувствовал себя разбитым.

Наконец, клюнуло: ему дали разрешение на выход. Пожалуй, это был первый день с приезда в Таллин и даже с самого отъезда из Риги, когда Силс почувствовал себя, наконец, уверенным в успехе: Инга!.. Инга!

Ещё со ступеньки останавливающегося вагона Кручинин крикнул:

— Здорово, сердцевед! Небось не приготовил мне пятиалтынного за проигранное пари!

В голосе Нила Платоновича звучало столько ободрения и беззаботности, что Грачик забыл свои недуги и даже не задал приготовленного было вопроса: «Ну, как находите?» А Кручинин и вида не подал, как его огорчило изуродованное лицо друга. Грачик едва успевал отвечать на вопросы Кручинина. А когда Кручинин, уже сидя в гостинице, рассказал Грачику о явке Залиня и верёвке с удавкой, найденной в Цесисе, все, кроме дела, было забыто.

Надо сказать, что Кручинин давно уже свыкся с делом Круминьша так, словно оно было поручено ему самому. Он считал не только долгом дружбы, но и своей гражданской совести, чтобы Сурен Грачьян справился с делом так, как мог бы справиться он сам — Нил Кручинин. Только за обедом, когда они сидели лицом к лицу в «Глории» и нельзя было не глядеть в лицо молодому другу, Кручинин до конца понял, во что обошлось Грачику желание врагов отделаться от напавшего на их след искателя истины. И тут у Кручинина невольно сорвалось:

— Кажется, встреть я сейчас кого-нибудь из этих… — Он показал подбородком куда-то в пространство, но Грачик понял, о ком идёт речь, и рассмеялся.

— Собственными руками?.. Вот-вот: вы и… «собственные руки!»…

— А что я — божья коровка, что ли?

Только раз в жизни Грачик застал друга за тем, что тот пытался «собственными руками» наказать вороватого кота Антона, да и то отступил, когда Антон, изогнув спину, стал тереться о ноги хозяина. Если бы Нил Платонович сказал, что намерен потратить все свои силы на отыскание тех, кто так изуродовал Грачика и повести их в суд, — вот тут Грачик поверил бы. Да Кручинин и сам понимал: в его устах подобная угроза звучала фальшиво — он глядел на Грачика улыбающимися глазами и смущённо почёсывал бородку.

Когда Кручинин, обойдя вопрос об Эрне Клинт, рассказал Грачику о приключениях в Германии, тот спросил:

— А где же Инга Селга? Нельзя ли сейчас же привезти се сюда?

— Чтобы сделать приманкой для Силса? — Поздно!

— Вы думаете он удрал?

— Почему бы и нет?

— Вы не представляете себе, что такое погранзона!

— А ты был у пограничников?

— Они говорят: ничего подозрительного в их районе не произошло.

— «Не было и не будет?» — иронически спросил Кручинин. — Имея право на законную гордость тем, что сделали и делаем, мы, к сожалению, бываем подчас склонны к самовосхвалению. Я вовсе не считаю доброжелателями тех, кто под лозунгом преданности советовал закрывать глаза на наши грехи и ошибки. Это же вода на мельницу тех, кто спит и видит нас погрязшими в самолюбовании, не способными к самокритике. Для Грачика не было новостью в Кручинине это критическое отношение ко всем и ко всему. Когда это на него находило, он уже действительно «не взирал на лица». — Да, да, не смотри на меня испуганными глазами! — продолжал Кручинин. — Именно так: убеждаем сами себя в том, что дело обстоит именно так, как нам хочется. А ведь со стороны-то видно, что это не всегда так. И получается смешно и обидно… Очень здорово: «Нарушений границы не было». Недостаёт ещё добавления: «и не будет». Наше счастье, что люди там золотые и нарушений действительно мало. Почти нет. Но следует запомнить это коварное «почти» и сами за себя даже такие золотые ребята, как пограничники, не должны отвечать «не было». Понимаешь? В том-то и дело: если они знают о нарушении — это уже не нарушение. А вот когда не знают?.. Разве мы решимся сегодня кому-нибудь сказать, что вот на деле Круминьша непременно будет написано «раскрыто»?

— Это — уже неверие в свои силы, — усмехнулся Грачик.

— Лучше, братец, недоверие, чем переверие. Время-то теперь какое, Грач! Глядеть надо в оба! Строгость к себе! Прежде всего строгость! Надо ещё разок побывать у пограничников с материалом, какой у тебя есть. Ну-ка подбрось мне всё, что знаешь нового о Силсе!

Грачик шаг за шагом описал свои поиски Силса, начиная с предпосылки, что искать следует в Таллине. Он сознался, что упёрся в тупик: след потерялся именно там, где, казалось, должен был быть его конец.

Слушая Грачика, Кручинин рассматривал карту Эстонии и Балтийского моря.

— Итак, признаешь, что Силс обвёл тебя вокруг пальца и твоя «вера в человека» окончательно разрушена?

— Именно этого я и не намерен признать! — Грачик энергично замотал головой и воскликнул со всем убеждением, какое мог вложить в свой голос: — Я не верю тому, что Силс вернулся в лагерь врагов и…