Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

– Нет, это невозможно, – заявила она. – Платья здесь я вообще не вижу. А Эйфелеву башню я продавать не собираюсь.

– О, а мне фотографии Келли нравятся, – возразил Эдди. – Видите? Для этой женщины на снимке это настоящее приключение, она взмывает ввысь, прежде чем приземлиться у себя в Ютике.

– В Бостоне, – поправила его я.

– Обратите внимание, как она расслаблена. Такого естественного выражения добиться очень нелегко. Что у вас еще есть из ваших работ?

– Ну, я сделала серию фотографий Нотр-Дама. Снимала в разное время дня. И получила кое-какие впечатляющие тени.

На это он ничего не сказал.

– Не любите соборы?

– Люблю, – ответил он. – Но я бы сказал, что ваша сила чувствуется в людях, обычных людях, особенно женщинах. Вы показываете лица, тогда как другие это игнорируют.

Мы с ним говорили по-английски, но Жанна Пакен, видимо, прислушивалась. И узнала слово «игнорировать».

– Игнорируют? – фыркнула она. – Но я не хочу, чтобы мои платья игнорировали.

Он попытался что-то ей объяснить, но через несколько минут мое собеседование было окончено.

– В общем, лучше я буду учиться печатать на машинке, – сказала я Эдди Штайхену, когда мы шли по Рю-де-ля-Пэ. – По крайней мере, так я смогу найти себе хоть какую-то работу.

– Только не бросайте фотографию, – посоветовал он.

– Но никто же не станет платить деньги за портреты обычных людей. Даже самому изысканному наряду для попадания на страницы журнала требуется, чтобы его надела какая-нибудь известная актриса, – сказала я. – Поэтому-то Мод изображает старинных королев.

Он, конечно, не понял, о чем я.

– Сдается мне, что все эти европейцы, включая ирландцев, полагают, будто реальную ценность представляют только высшие классы. И благоговеют перед знатными фамилиями с королевской семьей наверху всей этой пирамиды. Даже так называемые республиканцы, – заметила я.

– Ох, перестаньте, Келли, – сказал Эдди. – За равенство, братство и свободу французы убивали друг друга.

– И вот сейчас, в том самом месте, где все это происходило, все усердно потакают элитам, делая из них пример подражания для всех женщин, – заявила я.

Процитировала Стефана. Где он сейчас, интересно?

Эдди молчал.

– А знаете, Эдди, что должно было бы происходить? Эти модельеры должны бы делать свою одежду так, как Генри Форд выпускает свои автомобили. Сотни тысяч платьев, достаточно дешевых, чтобы их мог позволить себе простой человек. Вот это и есть равенство, свобода и женская солидарность.

– Но для женской одежды и сейчас существует массовое производство, – возразил он.

– Дешевка, – презрительно бросила я. – Низкопробные ткани, плохой крой. Нет, я имею в виду красивые наряды, разработанные для американских женщин, которые не считают, что нужно быть голубых кровей, чтобы хорошо выглядеть. – Я остановилась. – С другой стороны, может быть, женщинам следует носить своего рода униформу, вроде коричневого облачения Гертруды Стайн. И вообще забыть о высокой моде.

После этого я его окончательно потеряла. Но Эдди Штайхен был славным и хорошо воспитанным парнем из Милуоки. Он предложил угостить меня кофе или бокалом вина.

– Нет, – ответила я. – Сначала я должна доложить мадам Симон о результатах моего собеседования у Жанны Пакен.

– Ну, тогда, по крайней мере, заглянем ко мне в студию – посмотрите мои работы. Я пакую вещи перед отъездом.

Теперь я уже была не так уверена в его хорошем воспитании. Поэтому задала наводящий вопрос:

– А ваша жена тоже с вами в Париже? Я хотела бы с ней познакомиться.

Однако он понимающе засмеялся.

– Не волнуйтесь. У меня правда есть, что вам показать.

Он не обманул. Студия его находилась в одной громадной комнате за бульваром Сен-Жермен. Он вручил мне экземпляр журнала «Работа с камерой» – десятки страниц прекрасных фотографий, на многих из которых были портреты обычных людей.

– Я подумал, что это вам должно понравиться, – сказал он, указывая на один из снимков. – Это работа Гертруды Кезебир.

«Ух ты!..» – это, пожалуй, все, что я могла бы внятно сказать сейчас, глядя на индейца, который внимательно смотрел на меня с портрета. Иллюстрация того, как внешность открывает человеческую душу.

– Гертруда фотографировала индейцев племени сиу во время шоу Баффало Билла «Дикий Запад» на Всемирной ярмарке в Чикаго, – пояснил Эд.

– Я там тоже была, – сообщила я. – И никогда не забуду вигвамы, которые видела с Чертова колеса.

– Я тоже был там, – кивнул он. – Просто поразительно, как много из нас впервые сделали снимки фотокамерой на той выставке.

– Да, да, – подхватила я. – Помню, мой брат Майк брал напрокат камеру «Кодак», чтобы снимать там всех нас.

– И посмотрите, как далеко мы зашли, – сказал Эд. – Галерея в Нью-Йорке выставила наши работы и даже умудрилась продать несколько фотографий. За одну из них Гертруда получила сто долларов.

– За эту, наверное? – попыталась угадать я и подтолкнула журнал к нему.

В объектив смотрели два вола. На одном из них было ярмо, на втором – намордник. Внизу подпись – «Свадьба».

Он засмеялся.

– На самом деле это был другой снимок. Вот этот, «Ясли Христовы». Религия по-прежнему помогает продавать. Даже в двадцатом столетии.

– Бросьте, Эдди. Вспомните Микеланджело, да Винчи и других старых мастеров; лики святых и библейские сюжеты – это было как раз то, что позволяло им заработать себе на хлеб с маслом.

– Штиглиц ненавидит ее за то, что она стала коммерческой.

– А кто это? – спросила я.

– Человек, твердо намеренный добиться того, чтобы фотографию признали изобразительным искусством, а фотографов – художниками, – объяснил Эдди.

Художники. Знатные дамы. Благородные фамилии.

– Это не для меня, – заявила я. – Я – простая девушка из Чикаго. Мне бы хотелось фотографировать, но только…

– Ох, оставьте, мы все родом откуда-нибудь. Сколько простых девушек живут в Париже и при этом пытаются стать художницами?

– Художница? Я? Нет. Мне просто нужно деньги зарабатывать, – ответила я.

– Тем же занималась Гертруда Кезебир. И сейчас занимается. Вернемся к этому индейцу. Взгляните на его лицо. Видите, как он смотрит в камеру? Кажется, что слышишь его мысли: «Я воевал с кавалерией всех Соединенных Штатов, а сейчас доведен до того, что участвую в шоу, разыгрывая индейца, нападающего на дилижанс, чтобы бледнолицые могли немного пощекотать себе нервы».

– Да, это я вижу, – согласилась я. – Но помимо этого вижу и еще кое-что. Он посмеивается про себя: «А они мне за это еще и платят».