Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

– Они с Алисой запаковали свои картины и обе уехали в Испанию, – сообщила мне мадам Симон. – Думают, боши Испанию не тронут.

Много уже было сделано для защиты старого родного города. Но потом масса французов покинула Париж, начав свой длинный отпуск, vacance, достаточно рано, чтобы избежать встречи с немцами. Габриэль Шанель ждала этих отпускников у себя в Биаррице. Подозреваю, что люди богатые захотят для себя новые наряды даже во время войны.

Я проследовала за горничной через погруженные в тишину комнаты, где клиенты изучали творения мадам Пакен. Везде были полы из полированного мрамора, восточные ковры, а на стенах висели увеличенные изображения моделей мадам Пакен. Выше по лестнице элегантность сменилась утилитарностью. Согнувшись над своим шитьем, здесь сидели портнихи, мерно нажимая на педали ножного привода швейных машинок. Кабинет мадам находился на последнем этаже. Сквозь застекленный потолок виднелось пронзительно синее небо. Даже отсюда, из небольшой приемной, я заметила желтовато-зеленые макушки каштанов.

Ожидала я недолго. Черты энергичного лица мадам Пакен были строги. Темные волосы тщательно завиты и уложены в аккуратную прическу. Сидела она за письменным столом, который вполне мог попасть сюда из Версаля. На ней был сероватый жакет с голубым отливом, присборенный вдоль корсажа так, что этого не смогла бы скопировать даже мадам Симон.

В комнате она была не одна. На кушетке у стены по диагонали от нее сидел молодой мужчина. При моем появлении он встал. «Французский джентльмен», – решила я. Хотя костюм ему был немного великоват. Когда же я взглянула на его туфли, то удивилась. Мадам Симон всегда говорила, что обувь расскажет о человеке все. Так вот, на нем были туфли с усиленным носком, какие носил мой брат Майк. Но сейчас мне нельзя было думать про Майка.

– Присаживайтесь, присаживайтесь, – сказала Жанна Пакен. – Итак, мадам Симон утверждает, что вы фотографируете ее клиенток и при этом еще разбираетесь в женщинах и их одежде.

– Ну, я действительно фотографирую ее клиенток в ее моделях, – ответила я.

Жанна Пакен оборвала меня:

– Не хочу ничего слышать про «модели» Эстер.

Я должна была что-то сказать в защиту мадам Симон.

– Мадам Симон не копирует вас. Вы – великая кутюрье, которая вдохновляет ее, и…

– Вы что, не слышали меня? Мы сейчас говорим не об Эстер. Я все понимаю, но аплодировать ей не стану.

Молодой человек сделал вид, что не слушает. Он был тактичен и хорошо воспитан, несмотря на свои туфли.

Жанна Пакен указала на открытый журнал, лежащий на ее столе. Это был «Ар э Декорасьон», еще одно очень модное французское издание. Она подтолкнула журнал ко мне. Я увидела фотографию на всю страницу, где в очень театральной позе была запечатлена женщина в платье от Поля Пуаре.

– Что думаете об этом?

– Красиво, – заметила я. – Работа известного фотографа. Освещение и расположение модели делают фото похожим на картину. А вы знаете, что фотограф этот – американец?

Я осеклась. Разумеется, она это знала.

– Я хочу снимки моей коллекции comme ça[142], – твердо сказала Жанна Пакен.

– Тогда наймите этого фотографа. Он живет в Париже, хотя я с ним никогда не встречалась, – посоветовала я.

– Я предлагала ему, – продолжила мадам Пакен, – и получила отказ.

Она выжидающе посмотрела на сидящего на кушетке мужчину, и он заговорил со мной:

– Я уже объяснял ей, что просто не могу. Я постоянно получаю полные отчаяния письма от своей матери, которая жутко напугана войной. Все в Милуоки боятся, что соседи повернутся против нас, если начнется война с Германией. Там все считают нас немцами, хотя на самом деле мы родом из Люксембурга.

– Милуоки? – удивленно переспросила я. – Так вы, значит…

Он протянул мне руку:

– Эдди Штайхен. Приятно познакомиться. Только я не расслышал вашего имени.

– А я…

Стоп, но кто я? Нора Келли из Чикаго? Уже нет. Если этот парень отправится обратно в свой Милуоки, он будет проезжать через Чикаго. И кто знает, с кем он там знаком.

– Я – Келли, – быстро ответила я. – Из профессиональных соображений я использую только фамилию.

Прозвучало убого и неубедительно даже для меня самой, но он улыбнулся.

– И вы из Чикаго, – добавил он.

Господи, он и это знает.

– Я сужу по вашему акценту. Нигде так не сглаживают «а», как в Чикаго.

Я улыбнулась. В конце концов, в Чикаго тысячи и тысячи разных Келли.

– А вы остаетесь тут?

– Да, остаюсь, – подтвердила я.

– Но разве ваша семья не будет беспокоиться? Не станет вас искать?

Внезапно он встал и исполнил первую строчку моей песни «Видел здесь кто-нибудь Келли?».

Жанна Пакен была в полном замешательстве, особенно после того, как я тоже поднялась и затянула продолжение куплета:

Дальше мы запели уже дуэтом:

Закончив, мы засмеялись и зааплодировали друг другу. «И все-таки я люблю американцев», – подумала я с полной уверенностью, что Жанна Пакен сейчас вышвырнет отсюда нас обоих. Но ей удалось сделать вид, будто ничего особенного не произошло, и мы снова сели.

Я заявила Эдди, указывая на журнал:

– Знаете, я не смогу повторить это. Вы настоящий художник.

– Покажите нам образцы ваших работ, – скомандовала мадам Пакен.

– Я не могу, я…

– Бросьте, Келли. Художник не имеет права быть робким, – подбодрил меня Эдди.

Я открыла конверт, который до этого судорожно сжимала в руках, и вытащила несколько снимков моих дам на фоне Эйфелевой башни. Луи назвал эту мою серию «Искажения».

Эд быстро взял фото миссис Лоуренс. Казалось, на нем весь Париж лежит у ее ног. Он подошел к окну. Наверно, он решил, что это любительский снимок, сделанный с помощью корпусного фотоаппарата «Кодак Брауни», которые сейчас, похоже, были у каждого американца.

– А какое было у вас освещение? – спросил он.

– Только солнечное, – ответила я.

– Ни подсветки, ни отражателей?

Я покачала головой.

– Что ж, Келли, у вас есть и острый глаз, и воображение.

Я ожидала от него продолжения, какого-то «но», однако Жанна Пакен уже схватила мои фотографии.