Пока ненависть не разлучила нас - Тьерри Коэн

— Оставили, не оставили. Мирное сосуществование не определяется историей. Нужно исходить из сегодняшней ситуации и уметь идти на уступки.

— Никаких уступок арабам! — закричал Дан. — От них нужно избавиться. Раз и навсегда! Точка. И не надо на меня так смотреть! Вы что, удивлены? Не надо мне рассказывать сказки! Арабы — предатели! Они первые ревизионисты в истории. Украли Тору, переделали ее и приписали себе, а теперь хотят выступать в первых ролях. Знать не знают и не хотят знать, что такое холокост, врут и притворяются. Я им не верю ни в чем. Взять хоть здешних. Встретишься с одним, он тебе вежливо улыбнется, а встретишь кучу — нападут. Они нас терпеть не могут.

Этот бред меня достал. Хватит, наслушался.

— Можешь продолжать, а я пошел. В тебе взыграл животный расизм, Дан. Запишись в Национальный фронт, им нужны такие соратники, оголтелые евреи, но меня от этого, скажу честно, тошнит.

— Почему нет? И запишусь. Они по крайней мере с яйцами и говорят то, что думают.

— Совсем головка бо-бо! Сейчас они заняты арабами, а когда покончат с ними, возьмутся за евреев.

Дан резко вскочил.

— У кого это с головкой плоховато? Я по крайней мере не голосовал за Миттерана. Да, да, за великого Миттерана, который пожимал руку Каддафи, позволил укрепиться Национальному фронту, дружил с Буске и одновременно обнимался с Арафатом. У меня никогда не было друзей в арафатках. За кого ты себя принимаешь, Рафаэль, когда все время смотришь свысока? За истину в последней инстанции? Да мне начхать на тебя!

Давид и Марк вмешались:

— Будет вам, ребята! Может, вы еще подеретесь?

У меня кровь колотила в висках, бицепсы напряглись, горло перехватило. Я готов был ударить Дана, но знал, что никогда себе не прощу, если ударю первым. Может, я и вправду левак-размазня?

Я повернулся и направился к выходу. Ребята кричали мне вслед:

— Рафаэль, вернись! Дан, догони его! Да вы что, сдурели оба?

Еще несколько минут я кипел против Дана, шагая с яростной быстротой. Потом уселся на террасе кафе и задумался. С чего бы я так разгневался? Что меня так раздражает в старом друге? Его взгляды? Да нет, я их давным-давно знаю. Его агрессия? Вполне возможно. Мне вспомнилась лекция из курса «еврейский образ мыслей», посвященная гневу. Лектор говорил примерно следующее: «Понять свой гнев — значит понять источник собственных несчастий. Запомните, мы злимся только на тех, кто на нас похож, на свое отражение, на то, какие мы есть, были или боимся стать». Да, похоже, дело в этом. Дан воплощает часть меня. Его истины — это мои сомнения. Он высказывает чувства, которые я стараюсь в себе подавить. Мы росли, переживая одинаковые страхи, задавались одинаковыми вопросами, но вышли на разные дороги. И мы движемся по ним, постоянно сомневаясь в своем выборе…

Ну и дела! Ясир Арафат не желает мира. Эхуд Барак согласился на все его требования, но лидеру палестинцев это показалось мало. Ему предложили государство с Иерусалимом в качестве столицы, а он отказался под предлогом, что палестинским беженцам не дали права вернуться. Наш премьер пошел на то, на что не решился бы пойти никакой другой глава правительства Израиля, он заслужил поток проклятий от своих соотечественников и евреев диаспоры, но Арафат все слил.

Для нас, евреев, желавших мира, уступки показались колоссальными, я бы даже сказал, непомерными, но мы все равно оставались с нашим лидером-лейбористом, считая, что такова цена мира, необходимого и длительного. Теперь мы чувствуем себя оплеванными и с горечью вынуждены признать, что сторонники жесткой позиции были правы: Арафат не хочет мира, он хочет разрушить Государство Израиль. Он остался все тем же кровавым террористом, командиром-боевиком, который бросал свои войска на взятие школ. С годами он научился двуличию, создал себе имидж дипломата, чтобы водить за нос правительства и международные организации, а сам жил только одним — ненавистью к евреям. Он согласился убрать из устава Организации Освобождения Палестины призыв к уничтожению Государства Израиль, но не отказался от своей цели, от своей стратегии.

А как теперь тяжело всем, кто поверил в возможность такого мирного сосуществования. Они чувствуют себя обманутыми. И злятся на себя, что понадеялись.

Несколько дней я не виделся с друзьями. При встрече Дан не преминул бы пройтись по мне наждаком из-за моих иллюзий. Пока мне этого не хотелось.

Но я был готов признать, что ошибался. Готов был к тому, что власть в Израиле возьмет в свои руки сильный человек. Настоящий воин. И приготовит Израиль к грядущим сражениям. Я был готов поддерживать упертого политика, который сумеет противостоять напору всех других стран и ООН в том числе.

Да, я был готов к переменам. Прощай, идеализм, чувство меры, доводы рассудка. Я готов был ловить дыхание страны, которую любил всем сердцем, быть рядом с теми, кого хотят уничтожить, кто позволил себя втянуть в дурацкую игру. Тех, кто хотел мира, протянул руку и ее едва не откусили. Мои идеалы? Желание вступить в диалог? Все это не понадобится мне в Израиле. Останется одна забота — чтобы Израиль выжил. И тем мне хуже, если я буду видеть вокруг только одних друзей!

Мы собрались на дне рождения Мишеля. Настроение было похоронное. Мы старались отвлечься, но на глаза наворачивались слезы. Мы не могли избавиться от ужаса, который впечатался нам в мозг.

Два израильтянина заблудились и попали в руки палестинской полиции. Полицейские вместе с обычными жителями пытали их и убили с такой жестокостью, какой я не мог себе представить в самом страшном сне. Не знал, что человек на такое способен. Жена одного из пленников позвонила ему, когда его мучили. Палач взял телефон своей жертвы и заявил: «Мы как раз убиваем твоего мужа!» — и она услышала крики несчастного. Один из мучителей подошел к окну и показал свои руки по локоть в крови, он собой гордился, а толпа, что собралась у дома, аплодировала ему и кричала: «Аллах акбар». Трупы выбросили на улицу. Их топтали, расчленяли. Чудовища были счастливы, что могут разодрать их в клочья.

— Это не люди, это звери, — сказал Дан разбитым голосом.

Никто ему не возразил.

— А израильтян принуждали заключить мир с этими дикарями! — произнес он внезапно окрепшим голосом. — Скажите, можно доверять свирепым зверям?

— Израиль и создал эту самую палестинскую полицию, — подхватил Мишель. — Были даже организованы совместные патрули: израильтяне вместе с палестинцами как символ будущего взаимодействия. Хорош символ!

— Вот вам подтверждение, что собой представляют арабы. У них нет сердца, нет никаких ценностей. Ради убийства они готовы взрывать собственных детей и счастливы, что те гибнут, читая молитвы. Нет, они даже не звери, потому что звери тоже защищают своих детей.

Еще совсем недавно, услышав такое, я стал бы возражать и возмущаться, отбиваясь от карикатурных преувеличений, но свершившееся было так низко, так чудовищно, что смело все оппозиции, все лагеря. Я дошел до крайности. Не старался усмирить свой гнев, сдержать его, найти объяснения и оправдания. Нас поразил ужас, и хотелось нанести ответный удар.