На Фонтанке водку пил - Владимир Рецептер

— Нет, с Беньяш не нужно выявлять отношений, — заключил Товстоногов, — а вот с Корогодским, наоборот, нужно!.. Вы знаете эту историю?

— Какую?

Гога стал рассказывать, но мы его предварим.

Когда Ташкентский театр открыл гастроли в Москве и артист Р. в Кремлевском дворце появился в роли Гамлета, в первом же антракте его пригласили к охраняемой двери, отделяющей зал от закулисья (кремлевский режим!), потому что там объявился «его хороший товарищ» и потребовал немедленного свидания. У товарища не было закулисного пропуска, и он вызывал «датского принца» на погранпункт. Когда растерянный Р. в чулках и колете подошел к бдительной двери, ему навстречу с широкой улыбкой шагнул абсолютно незнакомый худущий и черный молодой человек и, великолепно картавя, сказал:

— Я не ваш товахищ, я — главный хежисех Ленингхадского ТЮЗа Кохогодский, я хочу, чтобы вы хаботали у меня. Я вас пхиглашаю.

— Спасибо, — сказал Р., — это большая честь. Но вы все-таки досмотрите спектакль, вдруг передумаете…

— Не пехедумаю, — сказал он. — Я в этом деле что-то понимаю…

Корогодский действительно не передумал и оказался первым, но в конце московских гастролей, когда приглашения накопились, доброхоты и друзья БДТ соединили Ленинград с Москвой, и Товстоногов сказал Р. в телефонную трубку:

— Пожалуйста, не принимайте ничьих приглашений. Считайте, что вы уже работаете в Большом драматическом…

История нашла себе место в повести «Прощай, БДТ!», но Корогодский остался за кадром. Между тем кремлевским выпадом он не ограничился, а сел в самолет и прилетел в Ташкент. Сначала он разыскал мать артиста Р., потом и его самого, убеждая и ту, и другого, что именно в ТЮЗе Р. ждет светлое будущее. Артист же Р., уверенный, что светлое будущее его ждет в БДТ, разочаровал строителя детского театра, но расстались они мирно, пожелав друг другу неизменных успехов.

– И Владимирова, и Корогодского сделал я, — сказал Товстоногов. Выражение характерологическое и для вождей в высшей степени типичное. «Ведь это я ее сделал», — сказал об Ахматовой Гумилев, хотя ахматоведы отмечают здесь признаки взаимного влияния. Это к слову. — Но Владимиров держится отчужденно, — продолжал Гога, — а Корогодский клянется в верности. И вот оказалось, что это не так! У меня есть стенограмма его выступления перед режиссерами народных театров, — нашел трибуну! — где он говорит, что метод только у него, а у нас в БДТ все мертво, что приглашают за границу их, а едет БДТ, и так далее… По его словам, кроме ТЮЗа, в городе нечего смотреть: «О каком искусстве может идти речь, если вся грудь в орденах и все обменивается на знаки успеха». Это — обо мне!.. И в то же время при встречах он ведет себя так, как будто играет льстеца в плохой советской пьесе!.. Владимиров спросил меня: «Я могу у вас ставить?» Я ответил: «Нет, у меня — нет, это другая эстетика». И я сказал, чтобы ему дали театр!.. Если бы Владимиров так себя вел, это было бы не так обидно, но Корогодский, который говорит, что всем обязан мне… Когда умер Брянцев и ТЮЗ остался без руководителя, встал вопрос: Макарьев или Корогодский. Но Макарьев был совсем пуст, а этот молодой человек был у меня ассистентом, кое-что понял, говорил о любви к детскому театру, и я рекомендовал его!.. Но если он себе позволяет такое, ему нужно публично ответить, и я это сделаю! До того как появилась стенограмма, он позвал нас к себе на день рождения. Как он сказал, «самых близких»: меня с Женей и Нателлой и Раису Беньяш. Он готовил последний тост обо мне, а я ему не дал его сказать… Нателла меня ругала; зачем испортил, зачем обидел Зяму, а когда я ей дал прочесть стенограмму, признала, что я был прав!..

— Хоть убей, не могу объяснить для себя, зачем я стал говорить такое этим людям, — сказал Корогодский через двадцать лет. — Ненужная, дурацкая искренность! Они — чужие, а он — родной… Это он добился в обкоме моего назначения. Его рекомендация работала как мощный аргумент, хотя там было сильное сопротивление… Я много лет проводил семинар режиссеров народных театров, и меня спросили, что я думаю о методике БДТ, сохранил ли Товстоногов верность действенному анализу. И я сказал: «Нет, уже ушел в сторону, его беспокоит не столько путь и процесс, сколько результат, а от этого отставания, от непоследовательности репетиционного процесса театр черствеет…» Я забыл о выступлении, не правил стенограмму, а она была сделана грубо, без интонаций… Нет, я считаю себя виноватым. И его обида была справедливая, но неадекватная… Стенограмма попала к нему через год, и я знаю, кто передал. Гогин институтский помощник Кацман интересовался моей дружбой с Марией Осиповной Кнебель и просматривал материалы в библиотеке ВТО. Ему попалась злосчастная стенограмма, он прочел ее Гоге, и тут началось… Зачем это было нужно?.. Чтобы отодвинуть меня, а самому стать ближе. Яго нашел потерянный платок и побежал к Отелло!.. Морально Гога был прав, это выглядело предательством. Я был любим, был другом дома. Он был — моя защита, мой иммунитет… Но объясниться, просить прощения не удавалось; он не ответил на мои письма, не подпустил от меня никого… И это стало сигналом травли… Сначала отлучили от кафедры… Я смирился, думал, он успокоился, но ему продолжали нашептывать, надиктовывать… У вас в театре были большие специалисты, ты знаешь… А позже он уже не вмешивался сознательно…

Позже с Корогодским случилась беда. При активном участии директора на него завели некое дело и отлучили от театра, который и впрямь был заново рожден им и его верными учениками. И Товстоногов не вступился.

Нужно сказать, что Зиновий Яковлевич нашел в себе силы и мужество вернуться в строй. Он ездил по миру, ставил спектакли в Японии и Соединенных Штатах, оказался востребован его педагогический опыт. На юбилейном вечере в Большом зале филармонии любимый городом ТЮЗ, уже не раз рассеянный и поруганный, появился в живом и полном блеске. Приехал из Москвы Юра Тараторкин, вышли на сцену Ира Соколова, Коля Иванов, и оказалось, что театр — вот он, как в лучшие времена. Да, не было Саши Хочинского, Юры Каморного, Коли Лаврова. Но они помогали уже не с земли и душой были здесь же…

Корогодский руководил Театром поколений и театральным факультетом университета профсоюзов, издал серьезные книги по педагогике, у него появилось много новых учеников, но ТЮЗ в его отсутствие на прежнюю высоту не поднялся и продолжает держаться давней легендой.

А теперь Корогодский ушел совсем, ушел накануне лета, ушел, чтобы там, далеко от нас, приблизиться к Гоге и сказать ему все, что хотел.

И они смотрят друг на друга, Гога и Зяма, и видят друг друга насквозь, и полны снисхождения, и скорбят о тех, кто остался, скорбят обо всех нас…

В храме тысячеоднорукой богини Канон Анта Журавлева просила уложиться за десять минут, тогда коллектив успевал «еще в одно местечко». А задержавшись, мы могли рассчитывать на высокую помощь. На то у богини и столько рук, чтобы давать добро всем. Для искупления грехов нужно было последовать другому божественному примеру и девять лет просидеть в пещере, скрестив ноги и отдаваясь самосозерцанию. Следовало смотреть в себя. Но «там» артисту Р. открывалась слишком неприглядная картина.