Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Не упустили иностранные министры из виду и следующего шага регента: его поспешное возобновление старинных переговоров, начатых покойным герцогом Голштинским Фридрихом-Карлом. Этот зять Елизаветы Петровны в свое время просил займа в сто тысяч рублей, соглашаясь, чтобы деньги шли в приданое за дочерью Бирона. Руку Гедвиги Бирон просил он для своего сына, будущего Петра III.

Государыня, как рассказывали, разорвала тогда письмо и запретила упоминать об этом.

Теперь же регент торопил события, и вопрос о браке был решен в несколько дней. Несомненно, не могла не быть непричастной к этому Елизавета Петровна.

Не случайно, далеко не случайно следили за цесаревной и во времена Анны Иоанновны, и во времена нынешние. Было, было над чем поразмышлять французскому послу.

Досье на цесаревну исправно пополнялось новыми сведениями.

Маркиз не мог упрекнуть себя в неточности выводов.

Никто из придворных не ездил отныне к Анне Леопольдовне, но все спешили к регенту.

Антону-Ульриху прекратили воздавать почести как отцу царя; у него не целовали более руки, но зато униженно лобызали руку Курляндского герцога.

Сторонники Антона-Ульриха на чем свет стоит бранили брауншвейгского посланника, занявшего сторону Бирона, поминали недобрым словом посланника прусского короля и заодно императорского резидента, которые, несмотря на свои кровные связи, не помогали принцу.

Сам он сник, и это вызвало всеобщее к нему презрение.

Положение его осложнялось тем, что в Россию ожидался приезд саксонско-польского посланника графа Морица-Карла Линара. Он бывал в России, жил в Петербурге с апреля 1733 года по декабрь 1736-го. Красавец-вдовец, он принадлежал к знатной семье. В тот свой первый приезд он очаровал русских барышень и дам. Ему было 35 лет, он очень любил одеваться в костюмы светлых тонов, бывших ему к лицу, и даже считался законодателем моды. Люди положительные называли его фатом, а дамы находили очаровательным. Немудрено, что Анна Леопольдовна, которой едва минуло 17 лет, со всею страстью неиспорченного сердца влюбилась в красавца, напрочь забыв об Антоне-Ульрихе. Истины ради сказать надо, вся обстановка, в которой она жила и воспитывалась, была пронизана любовью, разговорами о ней. К тому же были люди, коим важно было расстроить предполагаемый брак принцессы, благоприятный Австрии. Воспитательница Анны Леопольдовны, Адеркас, сторонница Пруссии, вмешалась в эту интригу и стала посредницей между принцессой и Линаром. Увлечение переросло в страсть, и в дело вмешалась Анна Иоанновна. Адеркас была отставлена от должности и выслана на родину, в Германию. Государыня же просила Дрезден возвратить Линара к саксонскому двору и дать ему другое назначение. Просьба была уважена. Русский двор проводил Линара благосклонно. При отъезде ему подарили драгоценный перстень.

Теперь Дрезден готовил замену Зуму.

Маркиз де ла Шетарди ломал голову, конечно же, не над любовными интригами, получающими отныне свое развитие, игра политическая волновала его. Чего хочет Дрезден, заменяя Зума?

Анну Леопольдовну словно подменили.

Степенная, молчаливая, никогда не смеющаяся, она, даже в эти траурные дни после кончины государыни, не могла скрыть своего счастья. Что-то столь сильно переменило ее, что она отважилась дерзко обойтись с Бироном, забрав к себе своего сына. Она поместила его в собственных покоях и объявила, что не расстанется с ним ни на минуту. Твердость, проявленная ею, вызвала живейшее к ней участие со стороны русских.

Перемены в характере Анны Леопольдовны заставили глубоко задуматься не одного французского посла.

Бирон снес оскорбление молча.

Отметив, что именно в это время французский посол искал встречи со всероссийским регентом и не находил ее, ввиду занятости Бирона, и не упустив из виду неожиданное приглашение послу, высказанное Елизаветой Петровной (тут в самую пору подумать, не от Бирона ли, его инициативы оно исходило), проследим за последующими событиями.

По ночам по городу разъезжали драгуны, разгоняя подозрительных людей.

В народе наблюдалось волнение. Возмущение вызывало то, что в церквах молятся за лицо не их вероисповедания. Доносился ропот и из гвардейских казарм. Недовольные властью говорили, ничего нельзя сделать, пока императрица не будет предана земле, но, после отдания долга, когда гвардия сберегся, тогда увидят, что произойдет.

В Петербурге вновь открывались кабаки. Шпионы хватали и уводили в темницу всех, кто, забывшись или в опьянении, осмеливался высказываться против регента.

В эти же дни осведомители французского посла известили о немаловажном событии, имевшем место в доме сына бывшего канцлера Михаила Гавриловича Головкина, состоявшего в давнишней ссоре с Бироном. У Головкина постоянно толпились посетители, большею частью отставные военные, недовольные или гонимые Бироном. Разговоры чаще всего касались взаимоотношений регента и Анны Леопольдовны. Всех оскорбляло унижение, в какое впала по милости Бирона мать императора. В один из вечеров откровенные гости сообщили графу о том, что есть офицеры, готовые на все для отмщения Анны Леопольдовны, но нет руководителя, умеющего приступить к делу. Представили Головкину и одного из этих офицеров — подполковника Любима Пустошкина. Тот обратился к графу за помощью. Граф, отговорившись подагрой, посоветовал его единомышленникам собраться и пойти целым обществом к Анне Леопольдовне.

— Просите ее о принятии правления, — сказал он и, дав совет, добавил: — Что слышите, то и делайте; однако ж ты меня не видел, и я от тебя не слыхал; а я от всех дел отрешен и еду в чужие края.

Помолчав, подумав, рекомендовал офицеру князя Черкасского.

— Но, уговор, обо мне ни слова и действовать начинайте завтра же, — закончил он.

Пустошкин в знак согласия кивнул.

Черкасский, как позже узнал маркиз де ла Шетарди, испугался сделанного предложения. Вслух одобрил его, но сразу же по уходу заговорщиков обо всем донес Бирону.

Дело осложнялось тем, что Антон-Ульрих в тот же промежуток времени благосклонно выслушивал офицеров, высказавших пожелание видеть его регентом.

Нешуточная ситуация вызвала резкие действия со стороны Эрнста-Иоганна Бирона. Кроме того, 24 октября им были получены тайные сведения из дворца принца Брауншвейгского и его жены: камергер Анны Леопольдовны Алексей Пушкин явился к ней и просил отлучиться для донесения Бирону на секретаря конторы ее, Семенова, говорившего, что «определенный завещательный ея Императорского Величества указ яко бы не за собственною, ея Императорского Величества рукою был». Анна Леопольдовна отвечала:

— Это довольно, что ты мне о сем доносишь, я тотчас прикажу о том донести его высочеству регенту через барона Менгдена.

Всероссийский регент появился во дворце у Анны Леопольдовны и потребовал объяснений.

— Ваше Высочество приказали являвшемуся к вам офицеру прийти вторично, около полудня, — сказал он Антону-Ульриху. — В силу взаимоданного нами обещания не скрывать ничего, что могло бы касаться наших дружеских отношений, я считаю своею обязанностью предостеречь Ваше Высочество насчет людей, затевающих возмущение, о чем вам уже известно; но если закрывать глаза на это бедствие, то оно, едва возникая теперь, будет возрастать со дня на день и неизбежно приведет к самым гибельным последствиям.