Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

— Прошу меня извинить, если не скажу вам своих планов, и не удивляйтесь, если подыму вас с постели часа в три утра.

Анна Леопольдовна выслушала Миниха и после недолгого раздумья сказала:

— Я предаю себя, моего мужа и моего ребенка всецело в ваши руки и рассчитываю на вас. Пусть Бог вас ведет и сохранит нас всех.

Откланявшись, фельдмаршал отправился к герцогу Курляндскому на ужин.

План фельдмаршала (а уж он как никто чувствовал изолированность Бирона в последние дни) состоял в следующем. Герцог мог рассчитывать на Измайловский и Конногвардейский полки. Наоборот, преображенцы держали сторону Миниха. К тому же сегодня, в субботу, очередь держать караул у Зимнего и Летнего дворцов за преображенцами. Следовательно, не станется проблем захватить регента ночью и порешить с ним по-свойски.

За ужином регент Бирон был рассеян и мрачен. Он казался чем-то обеспокоенным. Жаловался на удрученность духа и на большую тяжесть, коей никогда в своей жизни не чувствовал.

— Легкое нездоровье, — сказал Левенвольд, — ночью пройдет.

— Пройдет, — поддержал Миних. — К утру забудется обо всем.

Ужинали втроем.

Обыкновенно общительный, герцог не сказал более ни слова.

Дабы оживить немного разговор, фельдмаршал стал рассказывать о своих кампаниях, о разных событиях, при которых присутствовал в течение своей сорокалетней службы.

В конце разговора Левенвольд неожиданно спросил:

— А что, граф, во время ваших походов вы никогда не предпринимали ничего важного ночью?

Странность вопроса, так неуместного в этом разговоре, поразила фельдмаршала, но он, быстро взяв себя в руки и сохраняя спокойный вид, ответил с наружным равнодушием:

— Наверное, в массе дел, при которых присутствовал, были дела во всякое время дня и ночи.

Отвечая, Миних заметил — герцог, лежавший на своей постели, в тот момент, как он говорил эти слова, приподнялся немного, оперся на локоть, положил голову на руку и оставался так долго в раздумье.

Расстались они около десяти часов.

Вернувшись домой, фельдмаршал приказал разбудить себя в два часа ночи. Лег в постель, но, как позже говорил, глаз не смыкал.

Ровно в два часа он сел в карету с одним из своих адъютантов — Манштейном. Другой же — Кенигсфельд должен был ехать перед ним в санях и остановиться в пятидесяти шагах от дворца, чтобы не подать знака прислуге, куда он пойдет.

Выйдя из кареты и сказав адъютантам, что надобно поговорить с сыном, который, как гофмейстер Анны Леопольдовны, спал во дворце, Миних направился в покои принцессы. Караульный не хотел впускать его.

— Какого полка? — грубо спросил Миних.

— Преображенского, — отвечал тот.

— Я освобождаю тебя от исполнения данного тебе приказа, — произнес фельдмаршал и отворил двери покоев.

Анне Леопольдовне он объявил, что пойдет исполнить ее приказания, если она теперь повторит их.

Она это сделала.

— Прошу вас подтвердить сказанное в присутствии караульных при императоре офицеров, — сказал Миних.

Анна Леопольдовна согласилась. Тех ввели, и принцесса дрожащим голосом объявила им свои желания.

Офицеры выразили готовность их исполнить.

Анна Леопольдовна перецеловала их одного за другим, поцеловала и фельдмаршала.

Миних поспешил во двор, приказал собрать караул и, отобрав человек восемьдесят, направился к Летнему дворцу — резиденции Бирона.

Петербург спал. Фельдмаршал пешком, в мундире, в сопровождении своих адъютантов и гвардейцев шествовал по темным улицам города. Его карете приказано было ехать посреди отряда.

На углу Летнего дворца их окликнул караульный:

— Кто идет?

Миних, подойдя к нему, приказал молчать.

— Не видишь, принцесса Анна Леопольдовна едет к герцогу Бирону, — сердито произнес он.

Фельдмаршал велел идти вперед Манштейну для предупреждения со своей стороны караульных офицеров Летнего дворца, чтобы они вышли, потому что он имеет нечто сообщить им.

Он застал всех собравшимися на гауптвахте.

— Знаете ли вы меня? — спросил он и, получив положительный ответ, продолжил: — Вам известно, как много раз я жертвовал своею жизнью за Россию-матушку, вы, пуль не страшась, следовали за мною. Хотите ли еще раз послужить для блага императора и уничтожить в лице регента вора, изменника и ненавистника родителей Иоанна Антоновича? О том просит Анна Леопольдовна, такова воля ее.

Для большего убеждения он позвал двух караульных офицеров из Зимнего дворца. Те подтвердили его слова.

Офицеры и солдаты выразили готовность проявить себя в деле.

Фельдмаршал немедленно приказал Манштейну с отрядом гвардейцев проникнуть в покои герцога и арестовать его.

Заслышав шум, регент позвал было караульных, но солдаты отвечали ему, что они-то и есть караульные, назначенные для его сбережения, но пришедшие арестовать его.

Едва Манштейн с гвардейцами ворвался в спальню регента, Бирон попытался спрятаться под кроватью. Но затем, как свидетельствует Манштейн, «став наконец на ноги и желая освободиться от этих людей, сыпал удары кулаком вправо-влево; солдаты отвечали ему сильными ударами прикладом, снова повалили его на землю, вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снесли его голого до гауптвахты, где его накрыли солдатской шинелью и положили в ожидавшую его тут карету фельдмаршала. Рядом с ним посадили офицера и повезли его в Зимний дворец.

В то время, когда солдаты боролись с герцогом, герцогиня соскочила с кровати в одной рубашке и выбежала за ним на улицу, где один из солдат взял ее на руки, спрашивая у Манштейна, что с ней делать. Он приказал отнести ее обратно в ее комнату, но солдат, не желая себя утруждать, сбросил ее на землю, в снег, и ушел…»

В ту же самую злополучную ночь для Биронов Манштейн, исполняя приказ фельдмаршала, направился на Миллионную улицу арестовывать Густава Бирона. Тот спал. Караульные не хотели пропускать Манштейна, однако угроза императорского приказа подействовала, и они уступили. Осторожный Манштейн подошел к дверям спальни Густава, окликнул его.

— Ver ist da? (Кто там?) — послышалось в ответ.

— Подполковник Манштейн. Имею крайнюю нужду немедленно переговорить с вами о весьма важном деле.

Густав, не чуя опасности, поспешил отворить дверь ночному гостю. Они отошли к окну, и тут, схваченный Манштейном за обе руки, брат регента выслушал от него объявление об аресте именем императора и весть, что Эрнст-Иоганн Бирон — уже не регент.

Густав, не желая верить услышанному, рванулся к окну, желая отворить его и крикнуть «караул», но в эту минуту в комнату ворвались преображенцы, позванные Манштейном, связали ему руки ружейным ремнем, заткнули рот платком и, несмотря на то, что Густав отчаянно отбивался, закутали его в шубу, вынесли на улицу, впихнули в сани и повезли в Зимний дворец.