Удивление перед жизнью. Воспоминания - Виктор Розов

Промахну большой отрезок времени и сразу скажу – там завязалась наша тройственная дружба: Арбузов, Штейн и я. Беспристрастная, требовательная и даже беспощадная в оценке работ друг друга. Подружились мы, видимо, и по чисто бытовой причине, так как жили в одном доме, построенном в пятидесятых годах, и даже в одном подъезде. И как ни покажется странным, речь в этой заметке пойдет не об Алексее Николаевиче и не об Александре Петровиче, а о жене Александра Петровича, Людмиле Яковлевне Штейн-Путиевской. Нет, она не была выдающимся художником, хотя именно этот вид искусства был ее профессией. Не ушла она и в науку или в какое-нибудь художественное ремесло, профессионально Людмила Яковлевна, насколько я знаю, не выделялась ничем. И тем не менее это была яркая, я бы сказал, исключительная личность. В чем же состояла эта ее исключительность? В умении объединить вокруг себя интересных людей своего времени. Может быть, выражусь несколько старомодно, но в ее доме был салон. Тот самый салон, какой так подробно и с таким блеском описан Львом Толстым в романе «Война и мир».

Кто только не бывал в доме Штейнов в минувшие годы! И адмиралы, и генералы, и народные артисты, и знаменитые барды, и выдающиеся ученые – и всегда там был накрыт большой круглый стол красного дерева, уставленный закусками, сластями, винами. И когда ни зайдешь – по делу или без дела, на правах соседа, – всегда кто-нибудь из известных людей тут как тут. Интересные беседы, споры, обмен услышанными новостями, а нередко и в прямом смысле слова художественные вечера. Впервые я услышал Владимира Высоцкого именно в доме Штейнов, он исполнял свои новые песни, в том числе ставшую знаменитой «Идет охота на волков». Исполнял с какой-то особой пронзительностью, навсегда врезавшейся в память. Как всегда, отбивая ритм рукой, читал свои стихи Андрей Вознесенский. С глубокой проникновенностью пел Булат Окуджава. Своим слегка выспренним тоном, сама наслаждаясь музыкой стиха, читала, будто пела, свои стихи Белла Ахмадулина.

Я уже не говорю о чисто драматических актерах, потому что пьесы Александра Петровича шли широко, в них играли знаменитые актеры, и конечно же, они украшали круг знакомых Людмилы Яковлевны. Скажу кстати, гостеприимство Штейнов хотя и было несколько элитарным, но там собирались люди разных взглядов и на искусство, и на жизнь. От этого беседы нередко переходили в горячие споры, но никогда не приводили к раздорам и ссорам. Терпимость к чужим мнениям являлась как бы законом.

Эрудированность Людмилы Яковлевны, особенно в сфере театральной, была почти феноменальна. Бесчисленное количество раз я обращался к ней по телефону с тем или иным вопросом, и Людмила Яковлевна отвечала сразу или говорила: «Викторчик, я сейчас узнаю и перезвоню». И действительно, через десять – пятнадцать минут раздавался звонок, и следовал точный ответ на мой вопрос. Иногда и меня о чем-нибудь спрашивала Людмила Яковлевна, и я, если знал, делился с ней информацией. И хотя сплетни часто бывают увлекательны, никогда мои беседы с Людмилой Яковлевной не носили подобного характера. Хотя салон есть салон, и, вероятно, без перемывания чьих-либо косточек не обходилось.

Дом Штейнов кипел жизнью, пожалуй, именно благодаря Людмиле Яковлевне, ее умению привечать и даже коллекционировать личности. К сожалению, у меня совершенно отсутствует способность рисовать портреты, я никогда не запоминаю не только цвет глаз, форму губ, оттенок волос, но даже одежду людей, с которыми встречаюсь, Я помню только их поступки и высказанные мысли. Потому о Людмиле Яковлевне скажу самыми общими словами: это была видная, крупная женщина, одетая всегда, казалось, весьма скромно, но на самом деле продуманно до деталей, на которые нельзя было не обратить внимания. Будь это прекрасная редкая камея, украшавшая «простое» платье, или огромная медвежья папаха. И Александр Петрович, и Людмила Яковлевна всегда тщательно следили за своими туалетами, на них приятно было смотреть.

Людмила Яковлевна вела дневник; иногда она читала мне маленькие выдержки из записей минувших лет, и я понимал, как она цепко ухватывала именно особые черты времени, личности. Надеюсь, когда-нибудь, пусть не скоро, этот дневник увидит свет. Умная была женщина! Я иногда шутя говорил Александру Петровичу: «Штейн, признайтесь, это Людмила Яковлевна пишет пьесы, а не вы, вы только подписываетесь». Он отмахивался от меня, как от мухи.

На кремацию ее тела в Донском монастыре пришло такое количество людей, любивших и чтивших ее, какое теперь далеко не всегда приходит и на похороны людей, всенародно известных. Я из-за болезни не был там, об этом рассказала мне жена, она так и сказала: «Была толпа». Я только до похорон поднялся в их квартиру и посидел у гроба своего друга. Лицо спокойное и величественное. Таня, дочь Людмилы Яковлевны, говорила:

– Перед смертью мама сказала: «У меня была хорошая, счастливая жизнь…»

Главной заботой Людмилы Яковлевны была ее семья. У жены писателя особая жизнь. Обыкновенная жена не видит мужа с утра до прихода с работы. Писательская жена находится рядом с мужем круглосуточно. Она незримый персонаж всех его романов, пьес, стихов. Создать благоприятные, нормальные условия для работы мужа, не отвлекать его на заботы быта, освободить от ненужной информации, от встреч с неожиданными визитерами, не звать к телефону – словом, организовать наилучшие условия для его труда, – со всеми этими непосильными заботами блестяще справлялась Людмила Яковлевна. Скажем прямо, она была талантливой женой. И – не только женой, но и матерью. С Таней, дочерью от первого мужа, известного ленинградского театрального художника С. Манделя, были у Людмилы Яковлевны и Александра Петровича самые дружеские отношения, какие только можно пожелать всем родителям на свете. Таня, например, звала своего отчима не по имени и отчеству, а просто и ласково: «Шурик». Младший сын Петя рос ребенком, прямо скажем, необычайно озорным, охочим до резких выходок. Александр Петрович как бы затыкал уши и закрывал глаза на все проделки сына. А Людмила Яковлевна упорно и систематически наставляла подростка «на ум» и дипломатично сглаживала следы его проделок, и в результате вырос способный режиссер, ставивший спектакли в замечательных театрах Москвы – МХАТе, «Ленкоме».

Но стержнем ее жизни был Александр Петрович. Его смерть она поначалу восприняла мужественно и просветленно. Не раз повторяла: «Вы подумайте, он даже не успел ничего осознать, не успел испугаться». Она как бы радовалась такой его счастливой смерти. Однако, как я заметил, с уходом Александра Петровича у Людмилы Яковлевны стала уходить и почва из-под ног. Конечно, оставались дети и их семьи, но главный смысл жизни исчез. К глубокому горю прибавилось и несчастье – Людмила Яковлевна упала и сломала шейку бедра. Лежа в своей красивой, но опустевшей квартире, она попросила рядом с собой поставить урну с прахом Александра Петровича и, дотягиваясь до нее рукой, поглаживала, как бы обещая скорое свидание. Так и хоронили на Ваганьковском кладбище сразу две урны: Людмилы Яковлевны и Александра Петровича.

На поминках, где друзья покойной битком набились в комнаты и даже стояли на лестничной площадке, очень точно сказал о Людмиле Яковлевне Григорий Горин: «Она была человеком беспринципным…» На первый взгляд это показалось даже кощунственным, но он пояснил: «Слишком много развелось людей принципиальных». Под его словами подразумевалось, что Людмила Яковлевна считалась с чужими мнениями по тому или иному поводу, но ценила каждого только по его творческой или даже просто трудовой деятельности. Лично с моими взглядами на нашу современную действительность она соглашалась далеко не всегда, но это не мешало нам звонить друг другу по два, а то и по три раза в день.