Все пули мимо - Виталий Забирко

Ну, молодец Сашок! Ну, голова! Ну, удумал! Такое сообщение вроде скрытой рекламы прошло. Небось те, кто до сих пор не определился за кого голос отдать, подумают: «А вот попался-таки среди кандидатов человек совестливый, за него и проголосую…» Знали бы они, в чём совесть моя сейчас заключается — ни бе, ни ме связать не могу, а ногами лишь кренделя по паркету выписываю!

Что дальше было — не помню. Провал в памяти. Последним воспоминанием было, что Алиска ко мне подошла, под руку ласково взяла и вроде отдыхать увела. А может, и нет. Поскольку вынырнул я из провала беспамятства аккурат за пять минут до полуночи опять в том же зале, опять с рюмкой в одной руке, и опять под вторую руку меня Алиска поддерживает. Такое впечатление, что ничего в зале не изменилось, лишь время от полудня до полуночи корова языком слизала. Как в кино: тот же зал, те же лица, те же позы, но блымсь! — и вместо солнышка яркого за окном месяц светлый сияет.

Правда, ещё тишина в зале неестественная, от которой, возможно, я и в себя пришёл. Стоят все, в телевизоры глазами вперились — результатов голосования ждут.

И вот, наконец, появляется на экране диктор и начинает оглашать предварительные результаты:

— Камчатка — шестьдесят два процента голосов за… Пескаря Бориса Макаровича!

«Ура-а!!!» — дикий рёв в зале поднимается.

— …Приморский край — шестьдесят три процента…

Алиска меня в объятьях душит, слёзы обильные на пиджак роняя.

— …Хабаровский край — пятьдесят девять процентов…

Пробки из бутылок шампанского в потолок летят, меня качать начинают, и с каждым взлётом вверх я слышу:

— Шестьдесят один процент… Шестьдесят процентов… Шестьдесят восемь… Шестьдесят… Шестьдесят два…

Всё круче спираль торжества в зале раскручивается, по нарастающей, что тайфун с ласковым именем Боря. Ну а когда до Урала волна цунами победного докатилась, места в зале мало стало, и толпа во двор усадьбы выплеснулась.

А там Сашок фейерверк такой закатил, что салют на восьмисотпятидесятилетие Москвы в сравнении с ним — пшик слабый. Но ярче всех огней антенна спутниковой связи оказалась: голубым сиянием пульсирует, кольца концентрические испускает, а они между собой молниями извилистыми перешарахиваются, начало эры Пескаря возвещая.

— Родно-ой! — слышу голос Алиски сквозь колокол набатный стучащей в голове сгустившейся крови. — Президе-ент мой! Пора вставать — дела державные ждут!

С трудом сажусь на кровати, а веки поднять не могу — отяжелели, заразы, будто свинцом налились, и, кажется, как у гоголевского Вия до земли отросли. Пальцами лицо ощупал — да нет, вроде всё в порядке, но глаза, тем не менее, открываться не хотят.

Тогда я веки ладонями прижимаю и рывком — раз! — на лоб их задираю. И вижу у себя прямо под носом поднос со стаканом хрустальным, божьей слезой до краёв наполненным, и вазочкой с огурчиками малосольными. А за подносом в тумане белом силуэт Алискин проглядывается. За время турне твёрдо усвоила основные правила реанимации.

Протягиваю я было руки дрожащие к стакану, а веки блымсь! — и снова меня во мрак, головной болью пульсирующий, погружают. Попытался я во мраке том стакан руками нашарить, но где там — ориентации в пространстве никакой.

Я тогда опять веки ладонями задираю, голову запрокидываю, рот открываю и командую Алиске:

— Заливай!

Залила она в меня «микстуру», покорёжился я минут пять, что в приступе падучей, но затем, вместе с потом холодным, мандраж меня отпустил. Глаза сами собой открылись, руки-ноги дрожать перестали. Беру я тогда огурец малосольный, сижу, хрупаю.

— С первым днём президентства! — поздравляет Алиска и в щёку чмокает.

— Угум-м… — бурчу вяло, поднимаюсь на ноги ватные и в душевую чапаю.

Пока под душем плескался да затем брился, Алиска мне что-то сквозь дверь щебетала, но я особо не прислушивался. Знаю я эту болтовню бабскую, пустопорожнюю. Но как бриться закончил, остатки пены со щёк смыл и морду свою синюшно опухшую в зеркале во всей красе увидел, тут конец фразы одной и услышал:

— …а ещё Александр тебя ждёт и громадная толпа корреспондентов…

«Куда с мордой такой к репортёрам выходить?» — думаю.

— Гони всех к чёрту! — бурчу зло, выхожу из душевой и одеваться начинаю. — Есть дела поважнее государственных. Идём.

Выходим мы из апартаментов наших, а у дверей Сашок круги выписывает, меня дожидается. Увидел нас и тут же шаг навстречу делает.

Однако я жестом его повелительным останавливаю.

— Потом! — бросаю голосом властным, президентским и направляюсь мимо, в коридор к комнатам Пупсика, куда вход всем строжайше запрещён.

Алиску в «детской» оставляю, а сам в спальню вхожу. Что в печь мартеновскую, водой загашенную, попадаю. Жижа гаревая под ногами хлюпает, от разводов чёрных по стенам оторопь берёт, и не то что постели — кровати нет, один постамент шамотный от неё остался, на котором Пупсик скукожившись лежит. Тельце худенькое, рёбрышки выступают, кожа серая, дряблая — даже когда я его полуголодного подобрал, он лучше выглядел. Жив ли? — сердце ёкает. Но нет, тело тёплое, хоть дыхания и не слышно почти.

Беру я его на руки, в «детскую» вношу, на диван кладу и начинаю полотенцем растирать. И тут замечаю, что у всех ампул, в кулачках зажатых, головки оплавлены. Да уж, видать, ад кромешный у него здесь ночью был, как только сам не сгорел…

Всё, пацан, клятву ему про себя даю, теперь я к тебе редко обращаться буду. Конечно, можно было бы постепенно весь мир к себе любовью пропитать и властелином стать, но стоит ли? Скучно в таком возрасте в «куклы» играть, гораздо интересней живыми людьми управлять, волю их ломать, свою насаждая.

Растёр я пацана до красноты, и, чувствую, вроде сердце его поживей забилось. Постанывать стал, задышал глубже. Укутал я его тогда хорошо, у изголовья тумбочку с лекарствами поставил и Алиске приказываю:

— Сиди здесь. Как очнётся пацан — накорми. А если есть не захочет, насильно молоком напои.

— Боренька, а как же встреча с журналистами? — тянет обиженно Алиска. — Я тоже поприсутствовать хочу…

— Не будет никаких интервью! — рублю наотмашь. — Мне здоровье пацана важнее всего. Сиди!

Хлопаю дверью в сердцах и выхожу.

Сашок меня по-прежнему в коридоре караулит, но в этот раз навстречу не бросается, ждёт, когда сам соизволю к нему обратиться.

— Ну, — спрашиваю, — так кто выиграл?

Тут Сашок на меня глаза выпучивает и выдыхает с некоторой опаской:

— Ты… Разве не помнишь?

— Фу ты! — прыскаю. — Я тебя о «тотализаторе» спрашиваю.

— А… — переводит дух Сашок облегчённо. — Не знаю. Да и вряд ли кто знает. По предварительным результатам у тебя шестьдесят два процента голосов, а в «тотализаторе» большая кучность возле этой цифры. Так что придётся подождать.