Imprimatur - Рита Мональди

Получив вознаграждение, неустрашимые подземные жители передали Атто то, в чем у нас была нужда: дубликаты ключей от каретного сарая Тиракорды, а также от кухни. Мы легко проникли к папскому лекарю, рассчитывая, что в столь поздний час, кроме него самого, бодрствующего в ожидании гостя, все остальные обитатели дома спят.

Миновали кухню, заброшенную спальню, прихожую, а далее пробирались в потемках, ориентируясь по памяти и благодаря слабому лунному свету, проникающему в окна. Затем ступили на винтовую лестницу, залитую приятным светом больших свечей, которые прошлой ночью Атто пришлось задуть, Дабы можно было беспрепятственно выбраться из дома; далее прошли мимо небольшой гостиной между этажами, где нашим глазам вновь во всем великолепии предстали предметы и произведения искусства, коими мы любовались накануне. И вот уже второй этаж. Тьма и тишина полные, но дверь открыта. Мы с аббатом заговорщически перемигнулись: как же, вот-вот переступим порог… чуть ли не инициации. Я ощутил прилив беззаветной, хоть и глупой отваги. Прошлой ночью нам все сошло с рук, отчего бы и этой ночью не быть тому же?

И тут в сенях раздались три удара в дверь. Кто-то пришел Мы вновь бросились к лестнице и поднялись в небольшую комнату, отведенную под библиотеку между вторым и третьим этажом.

Звук шагов донесся сверху, затем снизу: кто-то шаркающей походкой пошел открывать дверь. Мы снова оказались меж двух огней. Атто собрался было задуть свечу (что было рискованно, поскольку могло пробудить нешуточные подозрения у хозяев дома), когда послышался голос Тиракорды:

– Я открою, Парадиза.

Судя по отзвуку шагов, он спустился по лестнице, пересек сени и открыл входную дверь. Раздался радостный возглас хозяина. Посетитель молчал.

– В тиши пропить, – как-то особенно оживленно заговорил Тиракорда, закрывая дверь, и вдруг закончил совершенно неожиданно: – Пришить типов!

У нас с Атто затряслись поджилки.

– Простите, Джованни, я сегодня не в духе. За мной следили, пришлось идти кружным путем.

– Проходите, дорогой друг, будьте как дома.

Прилепившись, словно две улитки, к стене, мы с Атто боялись пошевелиться. Несмотря на краткость и угрожающий характер диалога, который мы услышали, сомнений не было: голос пришедшего принадлежал Дульчибени.

Тиракорда повел друга на второй этаж. Голоса удалились, стукнула дверь. Слегка опомнившись, мы спустились на второй этаж и оказались в большой комнате. Так о многом хотелось расспросить Атто, но молчание было нашей единственной надеждой на спасение.

Комната, в которой мы затаились, была заставлена мебелью и в числе прочего двумя кроватями под балдахинами. Голоса двух собеседников доходили до нас приглушенные расстоянием. Каким-то чудом мне посчастливилось не налететь на сундук.

Когда мои глаза привыкли к темноте, я с ужасом увидел прямо перед собой два перекошенных гневом лица. Кто-то подстроил-таки нам засаду! Прошло несколько секунд, прежде чем до меня дошло, что это два бюста – один медный, другой каменный. Они были водружены на пьедесталы высотой с мой рост. Рядом таращили свои пустые глазницы гипсовый Геркулес и гладиатор.

Свернув налево, мы оказались, судя по длинной веренице сдвинутых стульев, в комнате ожидания, затем вступили в следующую, более просторную и совсем темную. Голоса хозяина и его гостя доносились из следующей комнаты. С превеликими предосторожностями приблизились мы к незапертой, лишь прикрытой двери. Сквозь щель проникала узкая полоска света. И вновь мы услышали нечто престранное:

– В тиши пропить, пришить типов, – отчеканил Тиракорда, в точности повторив слова, которыми он встретил Дульчибени.

– Типов пришить, пришить типов, – повторил Дульчибени.

– Вот-вот. Обдумайте на досуге. Не это ли является причиной вашего появления у меня?

Лекарь встал и, шаркая ногами, двинулся куда-то влево, исчезнув из поля нашего зрения. Дульчибени сидел к нам спиной.

Комната освещалась двумя толстыми восковыми свечами, покрытыми золотой краской, стоящими на столе, за которым расположились собеседники. Великолепие обстановки наполнило меня удивлением и восхищением. Рядом со свечой стояла посеребренная затейливая корзиночка с восковыми фруктами. Горели свечи и в двух массивных канделябрах, один из которых был установлен на столике из сандалового дерева, а другой – на верху секретера черного дерева с карнизами и гербами из позолоченной меди. Стены были затянуты дорогим атласом малинового цвета; повсюду развешаны полотна с различными приятными для глаз сюжетами – с животными, цветами, людьми. Я узнал Мадонну с младенцем, оплакивание Христа, благовещение святого Себастьяна и вроде бы Ессе Homo.

Но одно полотно несомненно царило в комнате: в золоченой раме с арабесками, растительным орнаментом и фестонами из граненого стекла оно висело в центре самой длинной стены прямо перед нашими глазами и изображало папу Иннокентия XI. Под ним на высоком подножии лежал ковчежец четырехугольной формы из посеребренной и позолоченной меди. Наверняка с уймой мощей. Налево было установлено ложе, а рядом стул с дыркой, покрытый красной парчой. Я тут же догадался, что это был кабинет, где Тиракорда принимал пациентов.

Вне поля нашего зрения открылась и закрылась дверь, врач вернулся к столу.

– Ах я недотепа, оставил их там.

С этими словами он толкнул стену, на которой висел огромный и угрожающий понтифик, и перед нашими изумленными глазами в этой стене образовался проем, створки двери были обиты той же малиновой тканью, что и стены, и хорошо к ним прилегали, так что были незаметны. За потайной дверью находился чулан для хранения врачебных инструментов. Мне даже удалось разглядеть пинцеты, щипцы, бистуреи, аптекарские горшочки, книги, связки листочков бумаги, возможно, для записи результатов медицинского обследования.

– Они все еще там? – спросил Дульчибени.

– Да, и притом неплохо себя чувствуют, – отозвался Тиракорда, что-то отыскивая. – Я ищу две недурственные штучки, записанные для вас. Ах, вот и они.

Он запер чулан, вернулся в кабинет, победно потрясая смятыми листочками бумаги, и сел за стол.

– Вот послушайте. Если у отца семь дочерей…

И тут с Атто что-то случилось: он вдруг зажал себе рот обеими руками, закрыл глаза, приподнялся на мысочках и стал на глазах раздуваться. Затем сложился вдвое, сунув лицо под мышку. Меня охватила паника, я не знал, что и думать: плохо ли ему, гневается ли он?

Когда же он вынул голову из-под мышки и уставился на меня, по его полным ужаса и бессилия что-либо изменить глазам я понял: он собирается чихнуть.

На Мелани периодически нападали приступы краткого, но неудержимого чиха, я, кажется, уже упоминал об этом. К счастью, на сей раз ему удалось сдержать позыв. В какое-то мгновение я испугался, что он не устоит на ногах и рухнет на приоткрытую дверь. Но он прислонился к стене, и опасность миновала.