Сказание о Йосте Берлинге - Сельма Лагерлеф

Пастор посмотрел на шалашик из сухих палочек в дорожной пыли. Ему все больше и больше хотелось верить, что Йоста прав. Он прав! Тогда, когда он сжал зубы и решил копить деньги, у него была именно эта цель – сделать что-то хорошее. Пастор ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. Конечно же он всегда об этом думал, всегда хотел сделать благое дело, только руки не доходили.

– А почему он не построил эти хижины, как только накопил достаточно? – несмело спросил пастор.

– Постеснялся, – не полез за словом в карман Йоста. – И боялся, что его неправильно поймут. Боялся, что подумают: он строит дома из страха перед людской ненавистью. А на самом деле он всегда собирался построить для них теплые жилища.

– Кому понравится, когда заставляют, – буркнул пастор.

– Но он же никому не скажет, что это он строит дома! А сейчас такой год – людям позарез нужна помощь. Он построит их инкогнито! Найдет кого-то, кто распорядится его дарами. Я увидел! – воскликнул Йоста, и глаза его загорелись. – Я увидел смысл! Я увидел смысл и руку Провидения: в этом году тысячи обездоленных получат хлеб свой насущный от того, кого они проклинают и ненавидят!

– Так и будет, Йоста!

Они посмотрели друг на друга, и обоих начала бить дрожь вдохновения. Оба поняли, что не все еще потеряно, что они, так мало сделавшие, чтобы следовать своему истинному призванию, служению Богу, еще могут что-то исправить. Что в них тлеет еще юношеский порыв сделать жизнь людей лучше и чище. Они начали лихорадочно перебирать возможности. Йоста тут же вызвался помогать пастору во всем.

– Первым делом надо накормить людей, – сказал пастор. – Закупить хлеб.

– Пригласим школьных учителей. Агронома – пусть научит, как правильно обрабатывать землю и ухаживать за скотом.

– Дороги приведем в порядок.

– В Берге надо построить шлюзы, тогда будет водный путь из Лёвена в Венерн.

– Лес можно будет доставлять к морю! На одном этом можно разбогатеть!

– Вас будут благословлять и поминать в молитвах, – подвел итог Йоста.

Пастор посмотрел на Йосту. Он словно помолодел на несколько десятков лет. Но взгляд его тут же погас. Он посмотрел на позорную кучу хвороста.

– Йоста, – тихо сказал он. – Для всех этих планов нужны молодые силы, а я скоро умру. Ты же понимаешь… ты сам видишь, она меня доконала. – Он кивнул на кучу и отвернулся.

– Так уберите ее!

– Как я могу ее убрать, Йоста Берлинг, если она все время растет?

Йоста подошел к пастору вплотную и посмотрел ему в глаза. Юношеский восторг исчез, в глазах была решимость и сострадание.

– Молите Господа о дожде! – сказал он с силой. – В воскресенье у вас служба. Молите Бога о дожде!

Пастор съежился и глянул на Йосту с нескрываемым ужасом.

– Я говорю серьезно, господин пастор! Если это и в самом деле не вы навлекли засуху на наш край, если всей вашей жизнью, всей вашей суровостью и скупостью вы добивались только одного – сделать жизнь людей лучше, молитесь о дожде. И это будет тем знаком, о котором я говорил. Мы сразу поймем, одобрены ли наши планы Господом.

Йоста спускался с холма и сам удивлялся, что на него нашло. Господи, как прекрасна жизнь, когда человек может всей душой служить Господу! Но для него этот путь закрыт. Его услуги Господу не нужны.

* * *

Проповедь в церкви в Брубю закончилась, положенные молитвы прочитаны. Пастор уже собрался спускаться с кафедры, но что-то его остановило. Он затуманенным взором окинул прихожан, упал на колени и начал горячо молиться. Молиться о дожде.

– Господи, если это мой грех вызвал гнев Твой, накажи только меня! Я знаю милость твою, Господи, ты же Бог надежды и благодеяний, так пошли нам дождь! Избавь меня от позора. Ответь на мою молитву, не губи этих бедных людей! Если ты считаешь, что я виноват, накажи меня, но они-то ни в чем не виноваты! Дай людям хлеб!

День стоял нестерпимо душный. Прихожане сидели в полусне, разморенные невиданной в Вермланде жарой, но хриплый, надломленный голос пастора заставил их в недоумении поднять головы.

– Если Ты считаешь, что для меня еще есть дорога к спасению, пошли дождь! Пошли нам дождь! – Последние слова пастор выкрикнул, требовательно и отчаянно, словно забыв, что к Богу нужно обращаться с подобающим смирением.

И замолчал. Двери были открыты настежь, и вдруг в церковь с шелестящим выдохом ворвался ветер. Он нес собой пыль и целый вихрь щепок, соломинок и другого мусора.

Пастор, еле передвигая ноги, сошел с кафедры. Он был не в силах продолжать.

Прихожане вздрогнули. Неужели Господь ответил на призыв ненавидимого ими человека?

Но ветром дело не закончилось. Не успели допеть псалом, как церковь внезапно осветилась, за вспышкой последовали шипящий треск молнии и оглушительный, раскатистый удар грома. Началась гроза. Никогда еще в этих краях не видывали такой быстрой перемены погоды.

Когда звонарь возвестил окончание службы, по зеленым стеклам уже заскользили первые капли дождя. Все, отталкивая друг друга, выбежали наружу, чтобы посмотреть на дождь. Кто-то плакал, другие хохотали, кто-то поднимал голову и, смеясь и жмурясь, подставлял лицо под струи щедрого, обильного ливня. Ах, какая безнадежная нужда ждала их! Как они были несчастны! Но слава милосердному Господу! Он благословил их дождем. Какое счастье, какое счастье!

– Лучше поздно, чем никогда, – сказал кто-то, но на него замахали руками: не греши!

Только один человек не вышел из церкви порадоваться дождю. Пастор из Брубю. Он лежал, поджав колени, рядом с алтарем и не шевелился. Радость была слишком велика для него. Он умер.

Умер от счастья.

Ребенок родился в крестьянской хижине к востоку от Кларэльвена. Еще в начале июня будущая мать пришла искать работу. Я в беде, сказала она хозяину, со мной так жестоко обращались, что я вынуждена была бежать из дому. Назвалась она Элизабет Карлсдоттер, но ни за что не хотела говорить, откуда пришла, – вы еще скажете родителям, и они замучают меня до смерти, уж я-то знаю. Даже жалованья не просила – только еда и крыша над головой. Пасти коров, ткать, прясти – все, что хотите. Согласна даже приплачивать.

У нее хватило соображения прийти на хутор босиком, с башмаками под мышкой. Загрубевшие рабочие руки, говорит на местном диалекте, одета как крестьянка – ей поверили.

Правда, хозяин решил, что работница из нее так себе – чересчур уж хрупка. Но где-то ведь надо бедняжке жить, и ей разрешили остаться.

Что-то было в ней такое, что все сразу прониклись сочувствием. Да и ей повезло – попала в хорошее место. Люди неразговорчивы и серьезны. Хозяйке она пришлась по душе, особенно после того, как выяснилось, что девушка умеет ткать дамаст. Попросили у проста ткацкий станок, и она просидела за ним все лето.