Шафрановые врата - Линда Холман

Ажулай снова перебинтовал мне руку.

— Не снимай повязку сегодня, рана должна быть в чистоте, — сказал он. — К завтрашнему дню все будет отлично.

— Яд? — спросила я снова. — Какой яд?

Он стоял, отвернувшись.

— Я вытащил из ранки маленький осколок чего-то. Кость. У некоторых старых ручек кончик делали из заостренной кости.

Я вспомнила, что делала Фалида на кладбище. Как она искала в могиле то, что было необходимо Манон. Я вздрогнула, как будто вернулся озноб прошлой ночи.

— Но разве старая кость может вызвать инфекцию?

Он снова посмотрел на меня.

— Сама старая кость не смогла бы. Возможно… если ее окунули в некое вещество… — Он замолчал. — Я точно не знаю.

— А если бы ты не вытащил ее? Если бы Мена не послала за тобой?

— Через два дня я заберу Баду и мы поедем за город, — сказал он, резко меняя тему, явно не желая отвечать на мой вопрос. — Ты все еще хочешь поехать?

Я кивнула, понимая, что он больше не будет говорить о том, что случилось с моей рукой. Я не могла спросить его, считает ли он — как считала теперь я, — что Манон умышленно пыталась навредить мне. Когда она узнала, что я собираюсь поехать с Ажулаем и ее сыном, она захотела остановить меня.

Манон не собиралась дарить мне ручку и чернильницу. Она преследовала определенную цель, и это было ужасно.

Я также не хотела думать о том, что Баду и Фалида остаются наедине с женщиной, способной на такое зло.

Через два дня Ажулай приехал в Шария Сура вместе с Баду. Баду ожидал на улице, à Ажулай зашел во двор. Я повязывала голову хиком, когда Ажулай окликнул меня:

— Сидония! — Я замерла, не закончив завязывать платок.

— Да? — отозвалась я.

Он выглядел странно. Я никогда не видела Ажулая таким смущенным.

— Ты уверена, что хочешь ехать?

Я кивнула.

— Да. А что такое?

— У Манон… — Он запнулся, а потом продолжил: — Когда я зашел за Баду…

— Нет, — сказала я, и он умолк.

Я представила, какой разговор мог произойти между ними. Конечно же, Ажулай разоблачил Манон. Они, должно быть, поссорились. Сейчас Ажулай расскажет мне, что говорила Манон, или попытается объяснить ее действия. Она наверняка спросила Ажулая, поеду ли я с ними. Она ожидала, что он скажет «нет», что я больна. Она не хотела, чтобы я проводила время с Ажулаем; конечно же, она ревновала его ко мне. И когда она узнала, что я все еще собираюсь… Где-то в глубине души я радовалась, представляя, как она разгневалась, когда узнала, что у нее не получилось навредить мне. Мне хотелось, чтобы она думала, что я сильнее ее.

— Что бы ни произошло у Манон, я не хочу этого знать, — сказала я. — Я хочу забыть о Манон и Шария Зитун. Хотя бы на два дня, Ажулай. Пожалуйста, не рассказывай мне ничего о ней.

Он долго смотрел на меня, как будто спорил сам с собой, а потом все же кивнул. Мы вышли за ворота и втроем — он, Баду и я — пошли по узким, еще не знакомым мне улочкам медины. Я чувствовала себя совершенно здоровой и несла плетеную сумку. Ажулай нес два больших мешка, перекинув их через плечо. Пройдя через крытый базар, а затем под высокой аркой в стене медины, мы попали в совершенно другой мир. Люди были одеты здесь иначе, многие женщины, хотя и повязывали голову платком, не закрывали лицо. Здания были более высокими и узкими, двери были украшены богаче.

— Где мы, Ажулай? — спросила я.

— В Меллахе, — сказал он. — В иудейском квартале. — Он посмотрел на меня. — Тебе известно что-нибудь о марокканских иудеях?

Я покачала головой. Этьен никогда о них не упоминал.

— «Мелх» значит «соль». После сражений — я говорю о древних временах — иудеям в Марракеше давали задание солить головы врагов. По обычаю, головы врагов выставляли на городских стенах.

Я нахмурилась и задумалась о происхождении названия Джемаа-эль-Фна.

— Сейчас иудеи — особенно иудейки — востребованы богатыми марокканками. Они предлагают разные услуги женщинам, которые не могут выходить из своих домов: приносят им ткани высокого качества, шьют для них одежду, показывают образцы ювелирных украшений. Им рады в гаремах.

Я рассматривала этот город в городе, мое ухо улавливало незнакомую речь. Проходя мимо открытых ворот, мы увидели во дворе группу маленьких мальчиков, сидящих бок о бок на грубых деревянных скамейках. Они держали небольшие книги и, раскачиваясь взад-вперед, произносили что-то высокими голосами.

— Смотри, Oncle Ажулай, l'ecole[77], — сказал Баду и сильно потянул меня за руку, заставляя остановиться. — Те мальчики учатся в школе.

Ажулай не замедлил шага, и когда я потянула Баду дальше, тот вырвал свою руку и побежал рядом с Ажулаем.

— Скоро я тоже пойду в школу. Да, Oncle Ажулай?

Ажулай ничего не сказал, а Баду продолжал смотреть на Ажулая, пока мы шли.

— Почему он не ходит в школу? — спросила я. — Ему уже пора, не так ли?

Я подумала о мальчиках, которых встречала, конечно же, не старше Баду, идущих по трое или четверо со старшими братьями по извилистым улицам города.

Некоторые мальчики в иудейской школе были, пожалуй, даже младше Баду. Но Ажулай слегка покачал головой, и я поняла, что мне не следует больше говорить на эту тему.

— Теперь нам сюда, — сказал он, резко свернув в темный узкий проход. — Мой грузовик стоит за стеной Меллаха.

Наконец мы прошли через несколько ворот, и Ажулай открыл ключом двойные двери. Внутри ограждения стояла машина, похожая на коробку. Она была пыльной и сильно помятой, как и все машины, которые я видела в Марокко; очевидно, она многое повидала на своем веку.

Ажулай открыл дверцу и положил мешки на заднее сиденье, которое было покрыто брезентом. Я обошла грузовик, проведя рукой по его бамперам.

— Что это за марка? Я не узнаю ее, — сказала я.

Ажулай посмотрел на меня поверх капота машины.

— «Фиат Комьюнити» 1925 года.

— А-а, «фиат», — сказала я, кивнув. — Никогда не видела грузовиков «фиат», хотя читала о них. У нас была… — Я умолкла. Я уже хотела было рассказать ему о «Силвер Госте». — У меня была машина, — призналась я.

— В Америке у всех есть машины?

— О нет, не у всех.

— Давай, Баду! — сказал он. — Залезай!

Баду вскарабкался на сиденье водителя, стоя на коленях, ухватился обеими руками за руль и покрутил его из стороны в сторону.

— Смотри на меня, Сидония, смотри! Я еду! — крикнул он, улыбаясь.

Его левый передний зуб уже висел на волоске. Я улыбнулась в ответ и, сев, поставила свою сумку у ног. Ажулай тоже сел, и Баду передвинулся на сиденье рядом со мной. Ажулай закрепил край своей чалмы так, чтобы были прикрыты нос и рот, и повернул ключ зажигания. Громко кашлянув, а потом зарычав, «фиат» ожил.