ПВТ. Тамам Шуд - Евгения Ульяничева

непривычки — тело приятно ныло. Опустилась на ровное место, закрыла глаза…

Таир открыла глаз, увидела — небо. Затылку было холодно, она лежала на спине, вытянувшись, как мертвая. С трудом села. Тело казалось тесным, узким, костяным. Рядом возились, приходили в себя, другие возницы. Кто еще лежал, кто сидел, обхватив колени. Эфор похаживал, посматривал. Рядом в траве стоял открытый чемоданчик, а в нем поблескивали иглы…

— Оно… всегда так? — спросила Таир хрипло.

Не думала, что Первый ответит, но он снизошел. Как раз заряжал шприц.

— С людьми — да. Вы слишком эмоциональны. Слишком отдаетесь крови. Порой после некоторых из Машины не выдернуть — прочно сливаются.

Таир вздрогнула и оглянулась. Ее, ее Машина стояла чуть поодаль, блестела задранным носом и опущенными, усталыми крыльями. Таир зажмурилась, вспоминая слияние и полет. Почувствовала внутри себя сильную, теплую, животную судорогу — от низа живота.

— Отпустит, — сказал Эфор.

Но захочу ли отпустить я, подумала Таир, но вслух, конечно, ничего не сказала.

Легла обратно, на траву, так, чтобы видеть Машину. Улыбнулась счастливо.

Впервые за много дней и ночей она была не одна. С братом.

***

— Мастер, как его сразить?

— Я не знаю, — спокойно ответил Эфор.

Лин уставился на своего наставника, едва сдержал восклицание. Что бы Мастер чего-то не знал? Разве могло такое быть?

Они стояли, смотрели. Дымом и пламенем объятое существо билось в плотном кольце воинов Отражения, и не было с ним сладу. Явило себя за одну ночь, будто из-под самой земли вылущилось.

Люди дали твари прозвание — Дым-Волк. Дымоволк. Потому что все оно было — пасть, когти и дым с огнем. Лин прежде таковых не видел.

— Мы сражали Оскуро и за тем были поставлены Лутом. Но это существо — оно пошло от павших Оскуро, оно — последствие, и я не знаю, чем его сразить. И стоит ли.

— Мастер, но оно продолжает убивать! Его надо остановить! Я могу…

Эфор поднял руку. Лин замолчал.

— Несколько твоих собратьев уже погибли в попытке. Я не стану отправлять в бой следующих. И ты, Лин, ты тоже не пойдешь. Потому что оно тебя убьет. Эту тварь должны сразить люди. Иначе какой смысл…

Лин шумно вздохнул. Там, на поле, наступило затишье. Существо обернулось дымом и сорванной кожей, точно коконом, застыло — не на небе, и не на земле, будто отторгало его и то и другое, словно держала его незримая сила.

Люди, воспряв, пытались этот кокон порушить, но не преуспели.

Залечит раны и выйдет сильнее прежнего, подумал Лин. Посмотрел на изможденные, отчаянные лица солдат. Сжал кулаки.

Я могу, подумал упрямо.

***

— Михаил.

Плотников обернулся на тихий зов. С Ланиусом они не вполне сошлись как собеседники, зато нашли в друг друге партнеров по игре в тафл. Михаил, человек не азартный и рассудочный, открыл для себя в этом состязании спокойствие и возможность хорошо, без спешки все обдумать наперед.

Иллюзия возможности контроля.

Лин игру не жаловал, быстро начинал скучать.

— Ланиус? Что-то случилось?

Оловянный нагнал его, встал рядом, помолчал и заговорил медленно, будто через себя переступая.

— Мне придется вам кое-что рассказать. Я… не уверен, что поступаю правильно, — Ланиус вздохнул, привычно поворачиваясь к собеседнику здоровой половиной лица. — Вы видели то ново-народившееся существо, которое прозвали Дым-Волком.

Михаил кивнул. Сложно было не приметить. Гаер чихвостил тварь на все лады; огненные снаряды Дымоволку были что подкорм, а железо не бороло.

На Второго уповали, но сыскать не могли — как пропал.

— Волк — те Оскуро, что мы убили. Оскуро, прежде гибели отведавшие человековой плоти. Мы не знали, что они могут эволюционировать вот так, через смерть… Мы сами его создали. Но наши актисы бессильны против Волка, и Мастер запрещает нам сражаться. Он говорит — это ваше чудовище. Это вы должны его сразить. Вы, люди.

Ланиус глубоко вздохнул перед тем как продолжать.

— Я успел узнать Лина достаточно и понимаю, что запрет его не остановит. Он зовет меня с собой, и я сделал вид, что согласился, но, Михаил, это гибель. А я… я трус. Я не хочу умирать. Это ужасно стыдно.

Первый опустил голову, а Михаил положил руку ему на плечо.

— Нет. Ничего нет постыдного в том, чтобы бояться смерти и хотеть жить.

— Я не боюсь! — Ланиус вскинул голову, став ужасно похожим на Лина.

У Михаила заболело сердце.

Что за конструкции были выстроены в белых головах этих детей? Что за обреченность, установка на смерть в бою? Ценой жизни своей защитить людей, которых — по правде сказать — совсем не знали?

— Прошу вас, Михаил. Вы имеете на Лина влияние, он всегда так о вас рассказывает… Попробуйте отговорить его от этой затеи, а я попытаюсь придумать что-нибудь… Я…

Михаил остановил лила успокаивающим жестом.

— Хорошо, Ланиус. Я сделаю.

— Спасибо вам. Вы добрый… Вы хороший человек.

Хороший человек. Михаил прикрыл глаза, сжал пальцами переносицу, усмехнулся невесело. Да, куда уж лучше. Добрый. Вот так и Лин говорил. В глазах жителей Лута доброта была едва ли не недостатком, роковой слабостью, но именно она притягивала к себе…

Но теперь Михаил должен был забыть ее. Ради Лина. Ради остальных детей.

Вспышкой вернула память видение, подсмотренное на пирамиде, в душных-тошных джунглях: вот прыгает, вот руки-крылья, вот — копье, пробивающее, прибивающее к земле, засоленной кровью…

Нет, нет, не бывать.

Если Мастер говорил, что Волка сразит человеческий воин…

Почему бы Михаилу не стать этим человеком?

***

— Мигелито!

— Нет.

— Да стой ты, ты… осо тонто!

Михаил раздраженно вздохнул, остановился. Нил, нагнавший его резвым галопом, вид имел самый таинственный и вместе с тем — взволнованный.

— Ценю твое устремление, но, благородный рыцарь, оружием обычным ты не сразишь чудовище.

— А уж ты, видать, специалист?

Михаил не пытался скрыть истинные чувства. В бою Нила он не видел — тот не считал для себя зазорным отсиживаться в тылу, развлекая раненых, сестричек и кухарей.

Нил туманно улыбнулся, будто прочитав его мысли. Посмотрел туда, где на фоне заката в листах дыма и кожи спало чудовище.

— Не для тебя я это хранил, Мигель, — сказал непонятное, — но владеть, видимо, тебе.

Стянул со спины виолончель, ухватил за гриф и ударил оземь. Раз, другой… Инструмент зазвенел, застонал протяжно и жалобно. Михаил ахнул невольно, подался к музыканту, желая остановить, удержать:

— Спятил?!

Нил только отпихнул его. Бормоча на риохе, влез двумя руками в развороченное лакированное нутро.

Выпрямился, держа нечто.

Нечто это походило на силок, сжатый в ладони. Нити его едва светились, точно посмеивались.

— Что это? —