Адреса любви: Москва, Петербург, Париж. Дома и домочадцы русской литературы - Вячеслав Недошивин

Когда-то, когда он был ребенком, мать нашла его утром спящим на подоконнике. «Что это значит?» – глянула строго. Он разрыдался: «Я не спал! Я ждал. Она не прилетела!» – «Кто не прилетел?» – «Жар-птица! Мне обещали, если буду хорошо вести…» Так вот, через двадцать лет под звон колоколов Святого Власия, церкви, что и сейчас стоит в арбатском переулке (Москва, Гагаринский пер., 20), он вел под венец реальную «Жар-птицу» – Аморю. Это было 12 апреля 1906 года. Ради этого он («семь пудов мужской красоты») даже сюртук сшил. Сюртук не помог; рядом с Аморей стоял вылитый дворник. Цветаева пишет: одна маленькая девочка, глядя то на него, то на Маргариту, громким шепотом спросила мать: «Почему эта царевна вышла замуж за дворника?» И не обиделся, пишет Цветаева, никто: «Маргарита смеялась, а Макс сиял…» Аморя походила на царевну, ее и на улицах звали порой ангелом. Но ангел, добившись со скандалом разрешения семьи на брак, тем не менее запишет: «Я будто отсутствовала и даже венчание воспринимала как сон. Я не чувствовала себя счастливой…» Она измучила его еще до свадьбы. Отказывалась писать ему при расставаниях, смеялась над «фразерским романом» его к ней и, что хуже, прилюдно фыркала на его стихи. «И всё неправда! – тянула капризно. – Не звал ты меня прочь! Ты лгун, Макс». – «Я поэт», – отвечал он. Но она давила: «Ах, ты всё путаешь, путаешь». Он не сдавался: «Но как же, только из путаницы и выступит смысл…» Увы, из путаницы их брака рождалась только еще большая путаница.

Жар-птицу он потеряет. Через год она уйдет к тому, перед кем он трепетал, – к Вячеславу Великолепному, поэту Иванову, филологу, философу. Совпадение, конечно, но после свадьбы, уехав в Париж, сняв чудную квартирку на пятом этаже на улице Сингер (Париж, ул. Сингер, 17), Волошин и Аморя будут радушно принимать у себя и Бальмонта, и поэта Минского, и Гиппиус с Мережковским, и… чету Ивановых – будущих разлучников своих. Те жили еще в Париже. А если я скажу, что задолго до этого именно на улице Сингер Вячеслав Иванов и уводил от первого мужа свою будущую жену Лидию Зиновьеву-Аннибал – она жила там же, но в доме напротив (Париж, ул. Сингер, 10), то встреча двух этих пар и впрямь покажется мистикой. И не в Париже ли Макс станет вдруг для Амори каким-то «недовоплощенным», а Иванов, по ее будущим словам, – «почти Богом»?..

Роман Вячеслава Великолепного и Амори (при живых жене и муже!) случится на «Башне», в квартире Ивановых. Волошин, преклоняясь перед Вячеславом, сам снимет две комнатки прямо под их квартирой и сразу же вызовет из Москвы Аморю. Не влюбиться в Ивановых, пишут, было трудно. У них привечали всех, на «Башне» царили стихи и философия, собирались самые талантливые люди России. Пили вино, декламировали, шутили, дурачились, разыгрывали друг друга. А надо всем царил и вещал он – Вячеслав. «Всё трещит, – пророчествовал. – Поэзия… нисвергается. Пушкин пережит – невыносимо холоден и искусствен… Тютчев – гениальная бездарность… И литература, и скульптура – шарлатанство, музыка тоже…» И ведь – верили! И именно здесь Ивановы (и он, и его жена Лидия, тоже писательница) и изберут Сабашникову как бы третьим членом своего брака. Обычное дело тогда: богемные нравы, свободная любовь – как продолжение мистики, видений и гаданий. Ведь почти всё сводилось Вячеславом к Эросу, а всё, что рождено эротикой, не просто законно – свято… Ну как было Аморе не влюбиться?

«Комната Вячеслава, – пишет она, – узка, огненно красна, в нее вступаешь, как в жерло раскаленной печи. Я чувствую себя зайчонком в львином логове». Когда поймет, что и он любит ее, расскажет об этом Лидии и сообщит, что решила уехать, что слишком «заигралась». «Ты вошла в нашу жизнь, – возразит та, – ты принадлежишь нам. Если ты уйдешь, останется – мертвое…» Такой вот треугольник! Кстати, Иванов, не в лоб, но внушал ей, что она и Макс «существа разной духовной природы», что брак между ними… «недействителен». И говорил, что он с женой «в состоянии любить третьего»: «Подобная любовь, – говорил, – начало новой церкви…»

А что же Волошин, спросите? «Я радовался, что Аморя любит Вячеслава, но не будет принадлежать ему», – запишет в дневнике, когда оба в конце концов переселятся в квартиру Ивановых. Но через несколько дней, вернувшись из Москвы, вдруг не найдет жены в своей комнате. «Мне обидно и больно, как ребенку, – запишет, – что меня не встретили, не ждали. Мне хотелось видеть ее, говорить только с ней…» Потом – новая запись: «В мою комнату вошла Лидия и удивилась, что я приехал. Я пошел в ее комнату, где спала Аморя. Она уже встала и была в красном хитоне, который был мне чужд. Я не мог при Лидии ничего сказать ей, но когда мы ушли в нашу комнату, я почувствовал, что вся тоска моя снесена волной счастья… Я чувствовал рядом с собой это милое детское лицо, эти ласковые руки». «Макс, он мой учитель, – сказала ему Аморя о Вячеславе. – Я пойду за ним всюду и исполню всё, что он потребует. Макс, я тебя никогда так не любила, как теперь. Но я отдалась ему. Совсем отдалась. Понимаешь? Тебе больно? Мне не страшно тебе делать больно… Он, может быть, единственный человек, вполне человек…» И она медленно крестила Волошина. «Значит, ты уже не будешь моей», – сказал он. «Она опустила голову и заплакала… Я не мог отличить, плачет она или смеется. Мы долго целовали и крестили друг друга. Потом потушили лампу и заснули. Когда скрипнула дверь и вернулся Вячеслав, Аморя накинула шубу на рубашку и ушла. Я зажег лампу и стал читать. Мне не было ни грустно, ни радостно. Я был совершенно спокоен и равнодушен и с интересом читал о динозаврах…» Он не знал, что Вячеслав, «златокудрый маг», упрекал в это время Аморю в трусости, в том, что она не может любить до конца. «Он даже бил меня, – признается она, но добавит: – Мне было сладко, когда он бил…» Может, после этих слов Макс, прихватив нож, и ринется к Вячеславу. «Он спал, – запишет в дневнике. – Я сел на постель, и, когда посмотрел на его милое, родное лицо, боль начала утихать. Я поцеловал его руку, лежавшую на одеяле, и, взяв за плечи, долго целовал его голову. “Макс, ты не думай про меня дурно, – сказал проснувшийся Вячеслав. – Ничего, что не будет свято, я не сделаю. Маргарита для меня цель, а не средство…”»

Лукавая «Башня», лукавые люди. «Поскольку вино налито, – убеждали себя, – надо его выпить… Бог налил нам нашего вина. Вот и всё!..»

Конец «браку втроем» положит смерть Лидии от скарлатины. Вячеслав женится вновь, но не на Аморе – на юной падчерице своей. Аморя, которая уже десять раз предала Волошина, одиноко жившего в каких-то меблирашках «Эрмитаж» (С.-Петербург, Невский пр., 73), поспешила, конечно, на «Башню», но… «Я не узнала Вячеслава, – напишет. – Он был в чьей-то чуждой власти…» Злые языки посмеются: «место» было занято уже. Она уйдет в живопись, будет рисовать Зайцева, Бердяева, актера Чехова, Андрея Белого, даже (по фотографиям) – Ленина. «На заказ». Революцию вроде бы не примет, но – вот уж факт так факт! – в апреле 1917-го возвратилась в Россию в тех же бронированных вагонах, что и Ленин с отобранными, «штучными» большевиками. Те взяли ее с собой вроде бы потому, что она имела… «заслуги перед рабочим классом». Какие – не сообщается… Кстати, тогда же, после революции, напишет портрет и Вячеслава Иванова. «Эта новая встреча не была встречей, – скажет. – Как куча пепла походит на пламя, так этот Иванов походил на прежнего…» И почти сразу навсегда уедет в эмиграцию… Но если уж говорить о пламени и пепле, то ведь именно Волошин, как никто, умел раздувать в людях огонь. Так скажет о нем Анатолий Федорович Кони, адвокат. «Встретит человека – человека нет, один пепел. Он подует – уголек затеплится. А дальше – смотришь, какой там уголек, пламя, костер!..»