Химмельстранд. Место первое - Йон Айвиде Линдквист

– Сделать? Можешь. Продолжай делать то, что делаешь, я уж точно сразу не уйду.

На этот раз все было гораздо лучше, и Карина смотрела уже не на фруктового старца, а на Стефана.

Потом они долго лежали и разговаривали ни о чем. Стефан даже затянулся ее сигаретой и тут же закашлялся.

Рано утром она вылезла из окна и прошла через соседский участок, чтобы не рисоваться на дороге. А через неделю они с отцом уехали в город, и прошло восемь лет, прежде чем они увиделись снова.

Две сотни крон ушли на сигареты.

– Почему ты это сделала? – спросил Стефан. – Почему ты решила меня поцеловать?

Карина понятия не имеет, дает ли что-то обливание. Спина Стефана похожа на пиццу в духовке. Кое-где обнажились багрово-красные, блестящие мышцы, на коже в нескольких местах большие, с пятикроновую монету, волдыри. Разве так может выглядеть человеческая кожа? И он еще говорит что-то… не кричит от боли. Ее Стефан. Ее бедный Стефан.

– Ты мне чем-то понравился… такой… неприкаянный.

– Это правда?

– Да. Правда.

Хорошо, что он не может заглянуть ей в глаза.

Наверное, Стефан прав: в этом месте что-то скрывать просто-напросто опасно. Люди должны знать всю подноготную друг друга, иначе совершенно невозможно предсказать, что у кого на уме и во что это может вылиться. Но где бы они ни находились, еще опаснее нанести близкому человеку болезненную и долго не заживающую рану. Еще хуже, чем эта его спина.

Но Стефан почему-то не удовлетворился ее ответом.

– Мне это кажется очень странным, – сказал он тихо, кусая губы от боли. – Я имею в виду… кто была ты и кто был я.

– Стефан, – прервала его Карина и вылила на спину сразу почти весь кувшин. На какую-то секунду засомневалась – а может, стоит рассказать всю правду? Не совсем правду: пари заключили, скажем, не на двести крон, а на двадцать. Вроде бы дело было не в деньгах. На самом деле за двести крон она тогда была готова поцеловать бас-гитариста из группы «Соленые парни», похожего на смертельно уставшего поросенка.

Но такое вранье еще постыднее.

И, когда Стефан спросил еще раз, она закатала левый рукав и показала ему татуировку.

– Ты знаешь, что это?

– Символы бесконечности. Два символа бесконечности.

– Нет, это не символы бесконечности. – Она отошла налить еще кувшин.

Все что угодно. Я могу ему рассказать все, только не про этот продажный поцелуй.

Встала у него за спиной и начала рассказывать. Рассказала, откуда взялась эта татуировка, о своей жизни, о своей компании… – до того момента, как в последней попытке спасти свою жизнь поехала в Альвикен и позвонила в его дверь.

Она вылила на спину Стефана не меньше двадцати кувшинов воды.

Закончила рассказ, и наступило долгое молчание. В тишине услышала, как заработал автомобильный двигатель. И она не могла бы сказать, почему внезапно заледенела ее душа – от страха увидеть реакцию Стефана или от чего-то еще, – словно кто-то пронзил ее сердце ледяной сосулькой.

Она настолько увлеклась мазохистскими подробностями своего рассказа, что совершенно забыла…

– Эмиль… – помертвевшими губами прошептала Карина. – Где Эмиль?

* * *

– Пошли!

– Мне нельзя с тобой играть.

– Почему это?

Молли подошла поближе, и Эмиль прижал к животу рысенка Сабре, как щит. Глаза у нее заплаканы, на щеках – розовые воспаленные полоски. С первой же встречи Эмиль заметил странную вещь: Молли какая-то двойная, а в чем эта двойственность заключалась, понять он не мог. Как трансформеры, которые могли становиться то одними, то другими. И девочка, и не девочка.

А сейчас, со слезами на глазах, она не двойная. Девочка как девочка, особенно когда надувает губки и подмигивает Сабре.

– Симпатичный котенок.

– Это не котенок. Это рысенок.

– А как его зовут?

Эмиль не помнил, откуда он взял имя Сабре[30], для рысенка имя вообще-то глуповатое.

– Его зовут Мегатрон.

– Как у трансформеров?

– Ну да.

– Здорово. У меня был львенок Симба.

– Как в «Короле Льве»?

– Ага. Но он остался дома. У меня и фильм есть.

– И у меня.

Эмиль переложил Сабре под мышку и подошел поближе.

– А ты знаешь «Звездные войны»?

– Немного знаю, – пожала плечами Молли.

Ему очень хотелось показать кому-то, пусть даже Молли. Она наверняка не представляет, насколько это круто, но, может, и она поймет. Не все, конечно, но немного поймет, поскольку немного знает «Звездные войны».

Он достал двух Дартов Молов из кармана, но оставил лазерные мечи, чтобы они не убежали куда-нибудь сражаться.

– Вот это да, – сказала Молли. – Можно посмотреть?

Эмиль протянул ей фигурки. Они явно произвели впечатление, но, к его разочарованию, Молли спросила:

– А кто это?

– Ты же сказала, что знаешь «Звездные войны»!

– Чуть-чуть. Это какие-то злодеи, да?

– Вот еще! Это же Дарт Мол!

Эмиль начал быстро рассказывать, кто такие Оби-ван Кеноби и Квай-гон-джинн. Молли слушала с широко открытыми глазами. А может, так даже и лучше, чем если бы она знала все в подробностях.

– Мы можем в него поиграть! – воскликнула Молли, когда он закончил свой рассказ.

– В Дарта Мола?

– Ну да! Пошли!

Эмиль не то чтобы забыл, что ему не разрешили играть с Молли. Он просто не понимал почему. А раз он не понимал почему, значит, запрет не так уж важен. Так бы сказал папа. Перед глазами вдруг возникла страшная папина спина, но картинка исчезла, когда Молли залезла под свой кемпер и сказала:

– Космические партизаны атакуют!

– Космическая империя наносит ответный удар. – Эмиль вздохнул, полез за ней и лег рядом на живот.

Она поставила фигурки Дарта Мола на траву перед кемпером и заставила их говорить что-то, не имеющее ни малейшего отношения к «Звездным войнам». Эмилю пришлось взять на себя командование, и она весело захохотала, когда он сказал басом:

– Фел из май эллай![31]

– Подожди меня здесь, – сказала Молли. – Я принесу одну штуковину.

Она вылезла из-под вагончика и убежала. Эмиль повернулся на спину и ногой потрогал днище кемпера. Хорошо, что он подружился с Молли. В этом месте плохо – и страшно, и в то же время скучно. Лучше, когда у тебя есть друг. Хоть и девчонка.