Оборотень - Фридрих Незнанский

— Как вам лучше — вдвоем говорить или я рядом побуду? — спросила Лора.

Турецкий взглянул на Глеба, как бы спрашивая его. Лоре явно не хотелось их оставлять, но разговор, если что сообщать, лучше бы пошел наедине.

— Как хочешь, — ответил Глеб. — Времени все равно почти не осталось. Мне надо на съемку, — объяснил он Турецкому.

— Ты понимаешь, какая чушь. Ему пропуск не давали. А я сама его в список вносила. Дурдом, одним словом. У нас в последнее время прямо чудеса какие-то творятся. Вот и пленки пропадают, — затараторила Лора, а затем, повернувшись к Глебу, сказала: — Ты подтверди Александру Борисовичу, что поставил пленку на место.

— Ну да, поставил. Переписал у себя и поставил. Тут ведь вся штука в том, что дома не переписать. А то звук будет, а изображения нет. Поэтому я переписываю на работе. Переписал и сразу назад поставил.

— А в журнале записи не было? — уточнил Турецкий.

— Да как я буду в журнал записывать? Тогда придется иметь специальное разрешение на получение записи из архива. А его никто не даст. У нас тут ведь и уникальные записи, — он помолчал. — Эта тоже…

— Но по договоренности можно брать…

— В России все делается по договоренности, — улыбнулся Глеб. — Мы с вами сейчас тоже тут по договоренности. Стал бы я официально признаваться. Да меня бы сразу поперли!

— Я вот что хотел спросить — «по договоренности» люди часто берут записи?

— Да, Господи, конечно, берут. Не часто, правда, но бывает. Из Штатов, например, привозят видеокопии новых фильмов, и случается, что там их еще никто не знает, а у нас уже смотрят вовсю. Сами подумайте, как это могло случиться. Я-то этим видеопиратством не занимаюсь, а есть такие специалисты!

Тема была интересная, и, веди Турецкий дело о расхищении эстетического и интеллектуального богатства России, разговор он бы продолжил обязательно. Но он приехал в «Останкино» уточнить другие детали.

— Значит, вы поставили на место запись материалов интервью с рижанином, а потом пленки там не оказалось. Это при том, что никто ее не брал, в журнале записи нет, а на ночь архив запирается и запечатывается?

— Я же говорила, Александр Борисович, так оно и было! — вставила Лора.

— Да, так, — подтвердил Глеб.

— При этом больше ни одна пленка не исчезла? Или пропало что-то еще? Интервью со Скун… с киллером?

К ним подошел среднего роста человек в костюме лет тридцати пяти. Все сразу замолчали. Человек слегка кивнул Ларисе и Глебу, затем попросил огонька, прикурил от зажигалки Глеба и отошел.

— Приватизатор, Придорога, — шепотом пояснила Лора.

Когда приватизатор скрылся, Глеб ответил:

— Нет, больше ни одна пленка не пропала. Я, когда увидел, даже хотел сначала свою копию переписать, а потом раздумал.

— Почему? — удивился Турецкий. — В архиве же она должна быть.

— Все не так просто. — Глеб улыбнулся. — В архиве у каждой пленки лист со многими подписями. Если официально берете пленку даже на две минуты, вы должны поставить дату и расписаться. Это у нас называется «хвост». А теперь представьте, что будет, если сначала пленка исчезла, а потом снова взялась неизвестно откуда, но уже без специальной этой коробки и без хвоста. Тут уж начнут дознаваться, кто да что. И потом, — он помолчал, — не хотелось засвечиваться, что у меня есть эта копия. Не случайно же пленку взяли.

— Пожалуй, — согласился Турецкий. Русый парнишка с косой ему нравился. — Ну и что вы об этом думаете?

— Ничего не думаю. Только сделал это кто-то из своих. Посторонний чтобы в архив проник, да так, чтобы никто не заметил, — это очень сомнительно. А пленки бы этой хватились неизвестно когда, может, и вообще о ней бы не вспомнили. Передачи-то так и не было. И основные материалы Алена в Ригу увезла. Эта копия и так, можно сказать, случайно тут осталась.

— Может быть, сами рижане постарались?

— Кто их знает…

— Да, — только и сказал Турецкий, а про себя подумал, что если это действительно постарались члены партии Национальной гордости, то уж тут остается предполагать одно — их непосредственную связь с нечистой силой. Но нечистую силу, как говорится, к делу не подошьешь. Поэтому лучше, если в самом деле о рассказе Глеба будут знать только они втроем.

— Вот вам копия, — сказал на прощание Глеб. — Посмотрите, а потом лучше отдайте мне. Попробую ее все-таки как-нибудь подбросить в архив. Пусть будет. Ну, я пошел, а то меня уже, наверно, с собаками разыскивают…

— А себе оставили? — А как же.

Простившись с Глебом, Турецкий шел по коридору следом за Лорой и уныло думал о партии Национальной гордости.

— Зайдешь ко мне, Саша? Я кофе сделала и пирожные купила по такому случаю, — предложила Лора.

Хороши они будут, если на виду у всей комнаты станут вдвоем, словно воркующая семейная парочка, попивать кофе с пирожными. Да еще она наверняка раза два назовет его Сашей. А потом Меркулов, ухмыляясь, принесет ему телегу, составленную коллективом сотрудников под диктовку какого-нибудь Куценко, возмущенных тем, как транжирит служебное время следователь по особо важным делам.

Да и очень хотелось как можно скорее посмотреть пленку.

— Дела, Лора. Я и так у вас подзадержался.

— Но вечером, господин комиссар, вы у меня?

— Не знаю, — неопределенно ответил Турецкий. — Посмотрим.

Положа руку на сердце, ехать к Лоре ему не хотелось. Не мог он забыть лицо Ирины, когда она явилась после концерта с букетом в руках.

Вообще-то к своим супружеским изменам Турецкий относился достаточно легко. Когда он ненадолго сбивался с семейной тропы, то рассматривал это как легкое развлечение, небольшую прогулку по соседней территории, и не больше. Правда, когда мимолетные романы заканчивались, он корил себя. Но потом все начиналось снова.

Однажды, еще будучи совсем молодым, он услышал в троллейбусе разговор двух крепких, похожих друг на друга мужиков. Один был молодым, другой — намного старше. Возможно, это были братья — старший и младший, а может быть, даже отец и сын. У молодого, видимо, был какой-то семейный разлад, и старший ему внушал:

— Изменять жене можно и нужно, но если она об этом узнает, то вы, милостивый государь, подлец!

Эти слова — «можно и нужно» — запомнились ему как аксиома. При каждом очередном отвлечении от семейной тропы Александр Борисович утешал себя, вспоминая их. А с другой стороны, ну что уж такого, не собирался же он бросать Ирину.

Но сейчас он думал больше не о себе, а о ней. Впервые за годы их семейной жизни ему вдруг пришло в голову: а вдруг и она тоже вот так развлекается на стороне? Никогда раньше он даже не думал об этом.

Понятное дело, что у молодой красивой пианистки всюду есть поклонники. Иногда Ирина со смехом о них рассказывала. Турецкий тоже с удовольствием смеялся над ними, над их неуклюжими попытками понравиться ей, обратить на себя ее внимание.