Пламенная роза Тюдоров - Бренди Пурди

На всех буколических, пасторальных картинах были изображены королева и Роберт в простой одежде, какая подошла бы скорее какой-нибудь коровнице и ее воздыхателю. На первом холсте они целовались за спиной коровы, которую Елизавета только-только закончила доить – это было понятно по ее розовому вымени, с которого стекали в деревянное ведерко капельки белоснежного молока. На скамейке возле кадки сидела полосатая кошка, плутовато тянувшаяся к столь желанному лакомству. На второй картине Роберт помогал королеве забраться в дом через окно, да так, что были видны ее стройные икры и тонкие лодыжки. На следующем полотне он припал к земле у реки, возле зарослей камышей, и подглядывал за купающейся девушкой. Голубая вода едва скрывала ее наготу и длинные рыжие кудри. На четвертой фреске они держались за руки и влюбленно смотрели друг на друга, а поблизости паслось стадо гусей. На следующей картине он украдкой целовал ее, когда они в образе пастуха и пастушки приглядывали за овцами. Затем я увидела их лежащими в обнимку на стоге сена. А на седьмой картине, которая окончательно разбила мне сердце, они стояли вместе под могучим дубом и смотрели на руины поместья, вокруг которых овечки щипали зеленую травку и чертополох. По их лицам было ясно, что они мечтают о будущем и строят планы. На восьмой и последней фреске они танцевали на своей свадьбе и Роберт высоко поднимал Елизавету, одетую в белое платье, расшитое золотыми цветами, а вокруг все радостно улыбались.

Вдоволь наплакавшись на плече у мистрис Доу, я поднялась и поторопила домоправительницу.

– Покажите мне остальные комнаты, мистрис Доу, – удивительно спокойным тоном попросила я.

Каждая следующая комната оказывалась очередным храмом Елизаветы, украшенным ее портретами, один роскошней другого.

В желтой комнате, расписанной золотыми солнцами, висела картина, на которой она была изображена в золотом платье, а волосы ее яркими солнечными лучами рассыпались по изящным плечам. В следующей комнате, отделанной в темно-синих тонах, с перламутровыми лунами и серебряными звездочками, на очередном портрете, помещенном в серебряную раму с позолотой, она была изображена в одеянии цветов благочестивой богини Дианы. В ее причудливо уложенные волосы, заплетенные в длинные косы и завитые в тугие кудри, были вплетены серебряные полумесяцы, бриллиантовые звезды и нити жемчуга, спадавшие на белые, как мрамор, плечи.

В комнате со стенами, обитыми зеленым бархатом и панелями из темного дерева, и с гипсовым потолком, расписанным ястребами, охотящимися за воробьями и другими мелкими птичками, лежал роскошный турецкий ковер. На портрете в этих покоях она была изображена верхом на коне; царственная, величавая, она сидела в дамском седле на чудесном гнедом гунтере, одетая в летящую изумрудную бархатную амазонку и шляпку с перьями. На ее запястье горделиво восседал ястреб.

Следующая комната оказалась библиотекой, увешанной полками с томами в кожаных переплетах с позолоченными гербами Дадли. Здесь были представлены редкие труды по математике, картографии, навигации, астрологии, астрономии, алхимии, истории, военному делу и географии. Раскрыв книгу на английском языке, я ничего не смогла понять, как будто пыталась прочесть написанное на иностранном языке. В этой комнате красовался портрет Елизаветы в желто-коричневом платье, украшенном золотым и красным шелковым галуном, с широким воротником, золотой край которого окаймлял ее подбородок. На ее пышных кудрях лихо сидела шляпка с изящными перьями. Своей тонкой ручкой в кожаной перчатке она держала на цепи дрессированного медведя, который стоял рядом с ней на задних лапах, разведя передние так, как будто хотел обнять ее. Создавалось впечатление, что тонкая фигура Елизаветы заменила сучковатый посох, с которым всегда изображался медведь на гербе рода Дадли.

По обе стороны от картины висели огромные сложные схемы, замысловатые гороскопы, испещренные звездами и прочими символами. Один из них предсказывал судьбу Елизаветы, а второй, разумеется, Роберта. Однако я заметила одну грубую ошибку в этих расчетах – под обоими гороскопами стояла одна и та же дата рождения, 7 сентября 1533 года, однако мне совершенно точно было известно, что мой муж родился в том же месяце и году, что и я, с разницей лишь в несколько дней – а именно, 24 июня 1532 года. Неужто он сочинил эту сказочку для Елизаветы, пытаясь убедить ее, что им самими звездами предначертано быть вместе? «Мы – две половинки одного целого, сами звезды сулят нам счастье, подарив жизнь в один и тот же час», – наверняка убеждал он ее, и его бархатистый голос звучал так страстно… Я с легкостью могла себе это представить, потому что когда-то он увивался так и за мной, тянулся ко мне, словно кот к свежим сливкам.

В центре комнаты стоял письменный стол Роберта, и на нем я увидела брошенное впопыхах письмо – похоже, моего супруга внезапно оторвали от дел и спешно вызвали куда-то. Я с интересом взяла его в руки и прочла такие слова, адресованные Елизавете:

Я – твой грозный медведь и останусь таким навеки, посвятив себя целиком верной службе Короне. Ты держишь меня на цепи, и узы наши крепче всех иных, ибо нас соединяют счастливое прошлое и твоя нынешняя милость, какой ты щедро одариваешь меня.

Я выронила лист тонкой бумаги из рук.

– Изволите подняться наверх, миледи? – встревоженно спросила мистрис Доу, с любопытством заглядывая мне через плечо, чтобы хоть краешком глаза увидеть, что написано в письме, которое я только что уронила на стол.

Я с готовностью кивнула.

– Когда-то он увез с собой в Лондон мой портрет в свадебном платье, – вдруг вспомнила я, поднимаясь с мистрис Доу по лестнице и проходя мимо многочисленных гипсовых статуй, изображавших Роберта и Елизавету в образах античных богов и богинь. – Рядом со мной художница нарисовала гусыню, а в руках я держала огромный букет лютиков – своих любимых цветов.

– Правда, миледи? – восхитилась мистрис Доу. – Очаровательно! Просто чудесно! Надеюсь, однажды здесь повесят и этот портрет. Должно быть, лорд Роберт приберег его для желтой комнаты внизу, ваши лютики будут смотреться в ней просто волшебно!

– Наверное, приберег, – отозвалась я, хотя могла бы руку дать на отсечение, что в сердце Роберта мне нет больше места, как не нашлось места и моему портрету в его доме.

Среди полевых цветов, украшавших лужайку с мраморными амфорами перед особняком, будто намеренно не было лютиков – моих любимых цветов. Одним только небесам известна теперь судьба моего портрета, я ведь не видела его уже очень давно. Когда я уезжала к Хайдам, мне даже не дали собрать вещи. Должно быть, картина затерялась где-то в пути или мой супруг похоронил ее на каком-нибудь пыльном чердаке, а может, велел уничтожить, потому что не желал вспоминать обо мне, нашем браке и счастливых деньках в Хемсби, когда мы еще любили друг друга. Мне уж и не верилось, что это происходило с нами на самом деле… Быть может, я все выдумала? Или мне это приснилось? Та счастливая, сияющая невеста и впрямь казалась мне теперь выдумкой, персонажем из милой сказки со счастливым концом. Как бы я хотела снова увидеть этот портрет, взять Роберта за руку и показать ему его… Этот портрет был доказательством того, что мы с ним и вправду были когда-то счастливы вместе!