Процесс исключения - Лидия Чуковская

Я: В прошлый раз в этой же комнате вы задали мне подобный вопрос о другой статье. Тогда я сказала: не знаю. Это правда. Теперь говорю: я сама пригласила к себе домой американского корреспондента и передала ему «Гнев народа» с просьбой опубликовать.

4 января я получила повестку: явиться на заседание Секретариата Московского отделения Союза писателей РСФСР.

От письма Стрехнина она отличалась тем, что уже вовсе не походила на письмо. Там: «Уважаемая Лидия Корнеевна». Здесь уже просто «Лидия Корнеевна». (А если бы меня вызывали на Секретариат не РСФСР, а СССР – до какого градуса поднялась бы невежливость?) Там была подпись «Ю. Стрехнин». Как-никак, автограф писателя. Здесь – «Зав. протокольным отделом А. Любецкая». Очень похоже на вызов в милицию или в суд… Впрочем, в милицейской повестке стояло бы: «гр-ке Чуковской Л. К»… Трудно себе вообразить, чтобы, например, у «Серапионовых братьев» существовал протокольный отдел, и в этом отделе – зав, и они писали бы друг другу так: Каверину В. А.

Я нахожу, так оно и лучше. По крайней мере, сразу понимаешь, куда идешь.

Явиться: 9 января, в 2 часа дня, в комнату номер 8.

Я в указанное время явилась. Захватила с собою кроме фломастеров, линз и дощечки листы чистой бумаги для записи; напечатанное большими буквами прощальное выступление; а также список своих работ, сначала принятых издательствами, а потом без объяснений отвергнутых.

В вестибюле меня поджидали друзья. (Хоть и нет «Серапионовых братьев», а братство неистребимо. Не нами началось, не нами кончится.)

Поднялись все вместе на второй этаж, к дверям комнаты номер 8. У дверей сторож. Друзья мои (члены Союза) просили у членов Секретариата допустить их в зал. Нет. Друзья просили допустить хотя бы кого-нибудь одного, чтобы помочь мне разбираться в бумагах. Нет. Члены Секретариата Правления МО СП – это, видимо, какие-то помазанники Божии, а все остальные – серость, не им чета.

Вот когда и друзей моих будут исключать поодиночке из Союза, тогда и каждого из них по очереди допустят в святилище. А пока что – одну меня.

Я вошла. Большая комната в несколько окон. Большой стол. За стол, шумно отодвигая стулья, садятся люди. Некоторые – вдоль стен; их человек двадцать – двадцать пять. Сели. И мне, вижу, оставлено место – неподалеку от председателя. (Председательствует поэт С. Наровчатов.) Я села, начала раскладывать свои инструменты и бумаги и сразу поняла: беда. Комната очень большая, окна далеки от стола, я как ни устроюсь за столом – света мне не хватит. Настольных ламп нет, а верхний, если даже зажечь, недостаточен.

Я собрала все свое хозяйство, разложила на подоконнике и стала у окна.

Теперь свет падает щедро и на мою дощечку, и я могу писать и читать.

Но председательствующий не называет имен говорящих (все они тут люди свои, хорошо между собою знакомы, зачем называть), а я из своей дали не вижу лиц. Голоса узнаю, но лишь некоторые. Вынуждена то и дело бросать карандаш, подходить к председателю, спрашивать шепотом: «Это кто говорит?» Он отвечает, не поворачивая ко мне головы. (Поэтическая вольность. Поэт не обязан быть вежлив.)

Так я слушаю, читаю, говорю, спешу от окна к председателю и от председателя обратно к окну, тороплюсь записать, тороплюсь ответить; люди говорят, перебивая друг друга, иногда в два или три голоса сразу; может статься, запись моя в результате беготни и спешки не совершенно точна. (Надеюсь, велась стенограмма, она позволит обогатить и уточнить мой текст.)

Наровчатов (объяснив, что собрались все члены Секретариата, кроме тех, кто представил для своей неявки уважительную причину) открыл заседание.

Огласил повестку дня.

Пункт первый – обсуждение персонального дела Л. Чуковской.

Затем прием новых членов.

Затем план работы Секретариата в первом полугодии 1974 года; утверждение разных редколлегий (кажется, среди сборников назван был «День поэзии») и очень много пунктов, посвященных встречам писателей с рабочими; так, например, обсуждение темы «Герой девятой пятилетки»; планирование очерков и рассказов о заводских рабочих; выдача премий за лучшие произведения «на рабочую тему».

(Записала я не все – на повестке дня пунктов было больше.)

Затем Наровчатов предоставил слово для доклада т. Стрехнину.

Стрехнин поднялся и, стоя, сообщил, что 14 декабря 1973 года бюро Детской секции единогласно постановило ходатайствовать перед Секретариатом об исключении из Союза писателей Лидии Чуковской – ввиду ее недостойного поведения. Что после этого он, Стрехнин, совместно с товарищем Медниковым, беседовал с Чуковской. (Та часть беседы, которая касалась семьи, в его пересказе опущена.) Что я заявила им: «Статья «Гнев народа» передана мною американскому корреспонденту собственноручно». Что статья «Гнев народа» напечатана за границей в русской белогвардейской газете рядом с Галичем (я не поняла, рядом ли со стихами Галича или с его интервью; газеты не видела); что статья моя широко передавалась по иностранному радио на Советский Союз. «Ввиду того, что все присутствующие хорошо с ней знакомы, – сказал Стрехнин, – обсуждать ее по существу нет необходимости»[44].

«Вернемся к прошлому», – предложил Стрехнин и занялся перечислением моих проступков.

1966 – поддержка Синявского и Даниэля.

1967 – письмо Шолохову, передававшееся «на Советский Союз» по иностранному радио.

(Уточняю: мое письмо Шолохову написано было в мае 1966 года и послано (кроме шолоховского) по восьми адресам – в три отделения Союза писателей и в пять редакций советских газет).

1968 – статья, направленная в «Литературную газету», – ответ на статью против Солженицына.

1968 – поддержка Гинзбурга, Галанскова и других.

Секретариат Союза писателей вынес тогда Чуковской выговор.

1969 – телеграмма в Президиум Союза писателей с протестом против исключения Солженицына[45].

За границей Чуковская опубликовала две повести: «Опустелый дом» («Софья Петровна». – Л. Ч.) и «Спуск под воду».

Наша задача сейчас не в обсуждении открытых писем и повестей. Мы должны принять меры на основании нарушения двух пунктов устава Союза писателей: п. 2 и п. 10.