Стильная жизнь - Анна Берсенева

– Психологи вы, я смотрю, вместе с Серым, – сглатывая стоящий в горле комок, сказала Аля.

Уловив странные интонации в ее голосе, Витек торопливо произнес:

– Ну, короче, я тебе передал, мое дело маленькое. Ты вообще-то не переживай, – добавил он. – Чего такого, если разобраться? Дала да забыла, тоже мне, событие. Вон, девки на набережной только и ждут… Я пошел, Алька. Серый часам к десяти, сказал, будет.

Быстро повернувшись, Витек пошел вдоль забора к повороту на Десантников.

Аля стояла как громом пораженная. Она поверить не могла в то, что минуту назад услышала от Витька. Как – она, со всем тем серьезным и важным, что происходило с нею последнее время и так счастливо разрешилось этой ночью, – она вдруг оказалась связана с каким-то ничтожеством?! В это невозможно было поверить, это не укладывалось в голове.

«Он же ничего не знает! – обрывисто, отчаянно думала она, как будто могло иметь какое-то значение, что знает или не знает Серый. Да и что он, собственно, должен был знать? – Он ничего обо мне не знает, как же он смеет? Я не хочу, я не буду!»

Все сознание свободы и силы, которое дышало в ней этой ночью, не давая уснуть, все мысли о будущем, которое непременно должно быть счастливым, – все это бунтовало в ней против того, что должно было произойти сегодня.

«Да почему же должно? – подумала она. – Кто сказал такую глупость, почему должно?»

Торопливо, словно боясь не успеть, Аля пошла к калитке. В саду было тихо, темные тени деревьев лежали на спящей траве, бутоны чайных роз едва заметно вздрагивали, когда она пробегала мимо по дорожке к флигелю.

Аля распахнула дверь на веранду, прошла в комнату и так же торопливо вытащила из-под кровати свою дорожную сумку. Она не думала о том, что делает. Ужас охватил ее, настоящий ужас! Она не могла себе представить того, что может произойти, если она будет сидеть без движения и ждать своей участи…

Она не может оказаться во власти этого подонка, этого не может быть с нею! Аля отдернула ситцевую занавеску, закрывающую нишу в стене, где лежала ее одежда, и стала торопливо вынимать платья, белье, цветастый сарафан… Потом села на пол, уронив собранные вещи, и в голос заплакала.

«Как я поеду? А Макс?»

Наконец она ясно подумала о том, что до сих пор старалась обходить в своем сознании. Уехать, зная то, что передал Витек, было невозможно. Аля с самого начала это понимала, оттого и действовала так торопливо и лихорадочно.

Все время, так счастливо проведенное в Коктебеле, она совсем не думала о Максиме. И уж тем более не думала о нем с той минуты, когда поняла, что ее ждет счастливое будущее. Она думала о чем угодно: об Илье, о том, как жила этот год, о Карталове, об Иване Антоновиче Святых, о том, каким же будет ее счастье, – только не о Максе.

Даже о неведомом архитекторе, написавшем стихи про лето в Коктебеле и купившем землю у подножия Сюрю-Кая, – даже о нем она думала больше, потому что его душа, наверное, тоже была связана с этой землей, и это будоражило воображение…

Макса она просто не замечала, он был ей настолько безразличен со своей любовью, которая скорее всего уже и прошла, со своими песенками про Таганку и пестрыми детективами, и черешней, которую он приносил с рынка, и хамсой с сейнера…

Она забыла о нем, проводя с ним рядом целые дни и ночи, и вот теперь приходилось за это расплачиваться. Хотя и непонятно было, за что же.

Но уехать во всяком случае было невозможно, и поэтому Аля так горько плакала, сидя на полу между кроватью и нишей в стене.

«А может, все это ерунда? – на мгновение мелькнуло в голове. – Ну что, убьет его Серый, что ли, если я все-таки уеду? Плюнет, даст раз по уху – да и отпустит…»

Но стоило об этом подумать, как ей тут же представились Максовы большие, детские уши – и она заплакала еще отчаяннее.

Аля не знала, сколько времени просидела среди разбросанных по полу вещей, захлебываясь слезами. Наконец она встала и, так ничего и не собрав, вышла из флигеля.

Стояло раннее утро, пляжники уже подтягивались на свои рабочие места. Уже сновали вдоль полосы прибоя татарки с домашними пирожками на круглых подносах.

– Холодненькое пиво, рыбка вяленая! – доносились с пляжа звонкие голоса.

Сама не понимая зачем, Аля прошла вдоль берега от спасательной станции до самого дикого пляжа – мимо волошинского дома и парка, мимо санатория «Голубой залив», мимо причала… Тоска сжимала ей сердце так мучительно, что не хотелось жить. Весь восторг, все предчувствие счастья, которыми дышала ее душа этой ночью, исчезли без следа. Чувство решимости и свободы тоже растворилось, и она без всякой цели брела теперь вдоль берега.

Аля вернулась домой, полежала немного на своей кровати в комнате, вышла на веранду, посидела на Максовой кровати. Ей вдруг вспомнилось, как он вытирал однажды мороженое с ее босоножек и неожиданно поцеловал куда-то в колено, а она провела рукой по его волосам. И как ей тут же стало стыдно из-за того, что она обманывает его своей кокетливой лаской…

Ей нечего было вспоминать о нем, он всегда присутствовал где-то в слепом пятне ее жизни, и вот теперь надо было переступить через себя, всю себя перекорежить из-за человека, которого она не только никогда не любила, но о котором даже не думала.

И как она будет после этого жить, с искореженной душой – после того как Серый «пошлет за ней»? Аля представила, с какой ухмылочкой он высказывал Витьку свое желание и как прямо и нагло смотрели при этом его светлые глаза…

«Водолей» весь день был закрыт, даже столики были убраны. Да и вообще тихо, уныло было на набережной жарким июньским днем, и девочка-мороженщица глядела на прохожих разомлевшими, безразличными глазами.

Но сидеть дома было еще тоскливее, и, едва спала дневная жара, Аля снова вышла на набережную: больше пойти было просто некуда.

У парапета уже выставили свои картины художники. В основном это были морские пейзажи. Когда Аля смотрела на эти одинаковые лакированные виды Золотых Ворот и Лягушачьей бухты, она думала почему-то, что они срисованы не с натуры и даже не с картин Айвазовского, а просто с какой-то открытки.

Но сейчас она не думала и об этом.

«Иметь мужество, жить по душе… – медленно, тоскливо мелькало в голове. – Вот и пожила… Кому дело до моей души? Дай – и все дела. И всегда так будет, и всегда я буду подчиняться обстоятельствам, и ничего против этого не сделаешь…»

Жить по душе – значило сейчас же добраться до Феодосии и уехать в Москву, и жить по душе было невозможно. Не выстраивалась жизнь в ясную картину!

У входа в писательскую столовую расположился новый художник, до сих пор Аля его не видела. Картины были прислонены к каменной вазе для цветов, она издалека заметила, что изображено на них что-то необычное, и подошла поближе.

На куске оргалита был нарисован розовый, совершенно лысый кот. Он караулил мышку, глаза которой посверкивали из-за большого лохматого веника. Глаза у кота были большие, зеленые и испуганные, как будто он не караулил мышь, а сам хотел от кого-то скрыться. Несмотря на свою лысость и на отвислый, как у пьяницы, красный нос, кот был ужасно симпатичный – именно этим своим растерянным выражением глаз.