Стильная жизнь - Анна Берсенева

– Но ведь это эгоизм, – неуверенно сказала Аля. – Я ведь, если подумать, интересовалась только собой…

– Мало интересовались! – Едва не разбив, он резко поставил свой стакан на асфальт. – Мало вы собой интересовались! – повторил он.

Аля никак не ожидала этих слов. Думая в последнее время о своих отношениях с Ильей, вспоминая, как они жили вместе, она действительно считала, что ей не в чем его упрекнуть – скорее она сама заслуживает его упрека.

– Удивительное дело! – Глеб Семенович вскочил и, мелко семеня ногами, стал ходить взад-вперед по освещенной площадке. – Молодая женщина, яркая, возможно, талантливая, провела целый год черт знает в какой пустоте, да еще упрекает себя, что мало была в нее погружена! Да бог с вами, Алечка, – разве это место для души, та жизнь, о которой вы рассказали?

– Но что же больше? – тихо спросила она. – Ведь нет ничего больше, Глеб Семенович… Я кого только не перевидала за этот год – и все живут одинаково! Даже еще хуже. Он хоть что-то делает…

– А не надо делать хоть что-то! – воскликнул старик с такой неожиданной в нем страстью. – Не надо хотеть малого, не надо довольствоваться малым, вы понимаете? Ведь в этом все дело… Если вам хочется вглядываться в свою душу, если вы хоть на минуту почувствовали, что она у вас есть и ей чего-то надо, – нечего бояться быть эгоисткой, или как там вы это назвали! Надо иметь мужество жить по душе, даже если вы не мужик, а прелестная юная девушка. Ни для чего больше мужество в жизни и не нужно, можете мне поверить… И скажите, Алечка, положа руку на сердце. – Он остановился и прищурился, глядя на нее. – Так-таки уж и все были одинаковые – все, кого вы видели за этот год? Ни разу вам не показалось, что вы чего-то или кого-то не понимаете?

– Показалось, – помолчав, ответила Аля. – Был один вечер… Один спектакль, антреприза… Мне, знаете, тогда даже показалось, я не то что одного человека какого-нибудь не понимаю, а всех, кто там был – всех вместе. Они даже в зал входили как-то по-другому… Но мне так тревожно стало, и я перестала об этом думать.

– Ну и напрасно, – пожал плечами Глеб Семенович. – Побоялись вдуматься, а? Я даже представляю, чем вам голову дурил ваш сожитель! Что жизнь теперь другая, и искусство другое, и актеры другие, и понятия все другие – ведь так?

– Ну-у, почти… – протянула Аля. – А разве это не так, Глеб Семенович, ну скажите честно! Вы же сами видите…

Она кивнула в сторону набережной.

– Это бесконечный разговор, и бесплодный, – покачал он головой. – Жизнь всегда была другая, всегда не такая, какой мы хотели бы ее видеть, понимаете? Видимо, это ее основное качество – быть не такой, как мы ожидаем по своей наивности. Не было этих долбо… болванов, – улыбнулся он, – были другие. Не было этой пошлости – другой хватало, гораздо более мерзкой. Мне, милая, в отличие от вас, есть с чем сравнивать. Я-то не от хорошей жизни сбежал сюда, как только в отставку вышел. Просто видеть больше не мог эти рожи, от которых зависела жизнь.

– Но вы же сами говорили… – начала было Аля.

– Говорил, говорил, – с легким раздражением в голосе сказал он. – Конечно, визжать от счастья не приходится, глядя на всю эту похабень. Такая мощная культура прошла через эту землю, здесь же каждый камень ею пропитан! Как подумаешь: для чего? Чтоб какие-то ублюдки, у которых одна извилина в голове, да и та в прямую кишку переходит, хозяевами себя здесь чувствовали? Поневоле разозлишься!

Аля не удержалась от улыбки, услышав про извилину в прямой кишке.

– Видите, а вам все-таки весело, – заметил Глеб Семенович. – Нет, Алечка, не может все просто так исчезнуть, не верю я в это! Непременно родится, у кого никто не ждал, прелестная, трепетная девочка, Ахматову будет любить, стихи читать ночами… О душе своей чего-то такое думать, актрисой хотеть стать. Вы знаете, что такое низовка? – неожиданно спросил он.

– Нет…

– Это течение такое в море. Здесь-то не так заметно, народу все-таки поменьше, а вот в Ялте я наблюдал… Загадят побережье так, что смотреть тошно, только что трупы не плавают. Кажется, никуда всему этому не деться. А потом вдруг приходишь обычным утром на море – а оно чистое, аж дно видно, и холодное такое, что не войти. И это среди лета, в самую жару, хотя ни шторма не было, ничего! Значит, низовка прошла – низовое такое течение – и все унесло… Понимаете?

– Понимаю, – кивнула Аля. – Но кто же это знает… А вдруг она и меня унесет вместе с мусором, ваша низовка?

Услышав этот вопрос, Глеб Семенович рассмеялся. Смех у него был старческий, тонкий, рассыпающийся мелкими смешинками.

– Целы будете, – сказал он, отсмеявшись. – А насчет того, что все сейчас так живут… Это уж точно, дорогая моя, глупости! Заниматься искусством всегда было трудно, и сейчас в этом смысле ничего нового. А вы думали, это престижно, эффектно? Всегда правители и всякие другие богатые люди с недоумением смотрели на актеров разных, писателей, и кого еще там. Они такими никчемными казались серьезным людям, такими третьестепенными! И все-таки эти вот солидные люди всегда испытывали перед ними что-то похожее на испуг. Совсем не потому, что думали о вечности, а просто так: чуяли настоящий-то расклад, наверное… Вот во Франции, например, совсем другое, чем у нас, отношение к любому художнику, даже самому неизвестному и странному. Они просто привыкли за многие десятки лет! Привыкли, что всякое бывает, вы понимаете? – Глеб Семенович снова радостно засмеялся. – У них же там как было? Сидит себе в кафе какой-то мазила, чего рисует – не понять, у него эти рисунки на салфетках из милости берут за ужин. А потом – и не в следующем веке, а всего-то лет через пять, еще хозяин кафе жив-здоров! – и оказывается, что это Модильяни у него сидел, со всеми вытекающими последствиями. Так что они привыкли приглядываться… Это мне друг рассказывал, тоже театральный человек, между прочим, – загадочно добавил он. – Я ведь в Москве еще, когда кое-чего соображать начал, кроме своего штурвала, со многими интересными людьми познакомился… Послушайте, Алечка, – вдруг, словно сообразив что-то, сказал он, – а ведь вам бы неплохо ему показаться, другу моему! Ну конечно! – Глеб Семенович снова вскочил, заходил по площадке. – Мне, положим, кажется, что у вас талант непременно должен быть, но ведь я могу и ошибаться, а он…

– А почему вам так кажется? – перебила его Аля.

– Ну, почему… Да вот потому и кажется, что вы собой заняты. То есть не в бытовом смысле, не в смысле бытового эгоизма, а внутренне собой как-то заняты, понимаете? А это всегда признак таланта. Ну, это никому не интересно – мои наблюдения, – оборвал себя он. – А вот Паше показаться – почему нет? Ей-богу, Алечка, это отличная идея, я прямо даже рад за себя – не совсем еще из ума выжил!

– Я не знаю, Глеб Семенович… – медленно произнесла Аля. – Как это я буду ему показываться, что я ему скажу?

– Да очень просто! Я ему письмо напишу, зайдете, передадите. Обыкновенное рекомендательное письмо, что тут такого? Да мы с ним в постоянной переписке состоим, это не то что вы на голову свалитесь неизвестно от кого. Я как раз вчера от него письмо получил, у него только адрес изменился почему-то. Ну, это неважно! – снова оборвал себя Глеб Семенович. – Мне приятно будет, Алечка, если вы последуете моему совету. Я же как та старуха, – смущенно улыбнулся он, – которая парочки молодые любит сводить. Но Пашка старый уже, не волнуйтесь, – поспешил он добавить. – В постель вас не потащит.