Глубокие раны - Неле Нойхаус

— Я что-нибудь придумаю. — Оливер пожал плечами. — Не беспокойтесь по этому поводу.

— Скажите, что я просто улетела.

Боденштайн задумчиво посмотрел на нее, потом покачал головой.

— Это хорошая идея, но я совершенно точно не буду этого делать. То, что вы делаете, вы делаете при моей полной поддержке. Я, в конце концов, ваш шеф.

Они стояли и смотрели друг на друга в свете прожекторов.

— Будьте только сами осторожны, — сказал Боденштайн суровым голосом. — Я даже не представляю, что бы я без вас делал, Пия.

Он в первый раз назвал ее по имени. Кирххоф совершенно не знала, как она должна к этому относиться, но что-то в последние недели изменилось в их отношениях. Боденштайн отказался от установленной им дистанции.

— С нами ничего не случится, — уверила она его.

Боденштайн открыл дверцу машины, но не сел в нее.

— Между доктором Энгель и мной возник конфликт не только в связи с данным расследованием, — наконец выдавил он из себя. — Мы познакомились во время учебы на юридическом факультете в Гамбурге и два года жили вместе. Пока не появилась Козима.

Пия задержала дыхание. Откуда вдруг возникла эта потребность высказаться?

— Николя так и не простила мне, что я закончил с ней все отношения и уже через три месяца женился на Козиме. — На его лице появилась гримаса. — Она держит обиду на меня до сих пор. А я, как идиот, еще делаю ей такой навесной пас!

Только теперь Пия поняла, чего опасался ее шеф.

— Вы думаете, что она может рассказать об этом… эпизоде вашей жене?

Боденштайн вздохнул и кивнул.

— Тогда вам надо рассказать ей самому, что случилось, прежде чем она узнает об этом от Энгель, — посоветовала Пия. — У вас же есть результаты лабораторных исследований для доказательства того, что Кальтензее заманила вас в ловушку. Ваша жена это поймет, я уверена.

— А я, к сожалению, нет, — возразил Оливер и сел в машину. — Будьте осторожны. Избегайте ненужного риска. И регулярно звоните.

— Хорошо, — пообещала Пия и приветственно подняла руку, когда он отъехал.

Боденштайн сидел перед лэптопом, в который он перенес с компакт-диска копию рукописи с биографией Веры Кальтензее, и пытался сконцентрироваться. Даже пол-упаковки аспирина не помогли ему справиться с мучительной головной болью. Текст расплывался перед глазами, а мысли были где-то совсем в ином месте. Он солгал, сказав до этого Козиме, что должен перед сном прочитать рукопись, потому что это важно для расследования, и она ему без колебаний поверила. Уже битых два часа Оливер размышлял о том, рассказать ли ему ей о случившемся, и если да, то с чего он должен начать. Боденштайн не привык иметь тайны от Козимы, и теперь чувствовал себя ужасно скверно. С каждой уходящей минутой его все больше покидало мужество. А вдруг она ему не поверит, вдруг станет впредь относиться к нему с недоверием, если он будет задерживаться по делам?

— Проклятье, — пробормотал Оливер, захлопнул лэптоп, щелкнул выключателем настольной лампы и тяжелыми шагами стал подниматься вверх по лестнице.

Козима лежала в постели и читала. Когда он вошел, она отложила книгу в сторону и посмотрела на него. Как красива она была, каким близким был ее взгляд! Было невозможно что-то скрывать от нее! Боденштайн молча смотрел на нее, пытаясь найти нужные слова.

— Кози, — у него совершенно пересохло во рту, его сотрясала внутренняя дрожь, — мне… мне… нужно тебе кое-что сказать…

— Ну, наконец-то, — ответила она.

Оливер смотрел на нее, как пораженный ударом молнии. К его удивлению, она даже чуть улыбнулась.

— Угрызения совести написаны у тебя на лице, мой дорогой, — сказала Козима. — Я надеюсь, что это не связано с твоей старой любовью Николя. Ну, давай, рассказывай!

Зигберт Кальтензее сидел за письменным столом в кабинете своего дома и пристально смотрел на телефон, в то время как его дочь выплакала в кухне все глаза. Вот уже 36 часов Томас Риттер как будто исчез с лица земли, и Марлен в своем отчаянии не нашла иного выхода, как довериться отцу. Зигберт не подал виду, что он уже все знает. Она умоляла его о помощи, но он не мог ей помочь. Между тем, Зигберт осознал, что не он держит бразды правления в своих руках, как ему всегда казалось. Полиция обнаружила в Мюленхофе с помощью георадара останки человеческого скелета. У Зигберта не выходило из головы утверждение людей из уголовной полиции, что он является родным отцом Роберта и что его мать убила Дануту вскоре после рождения ребенка. Могло ли это быть правдой? И где действительно была его мать? Он разговаривал с ней еще в обед. Она решила, что Моорманн отвезет ее в собственный дом в Тессине, но до сих пор она ему не звонила.

Зигберт взял телефон и набрал номер своей сестры. У Ютты и в мыслях не было беспокоиться за мать или Эларда, который исчез так же, как и Риттер. Ее единственной заботой была ее карьера, которой мог быть нанесен урон в связи со всеми этими событиями.

— Ты смотрел на часы? — сказала она раздраженно.

— Где Риттер? — спросил Зигберт свою сестру. — Что ты с ним сделала?

— Я? Ты с ума сошел? — возмутилась она. — Это ведь ты так жадно ухватился за предложение матери!

— Я всего лишь изолировал его на некоторое время, не более того. Ты слышала что-нибудь о матери?

Зигберт восхищался своей матерью и уважал ее. С детских лет он боролся за ее любовь и признание и всегда следовал всем ее желаниям, распоряжениям и просьбам, даже если сам не был убежден в их верности. Она была его матерью, великой Верой Кальтензее, и если только он будет ее слушаться, она однажды полюбит его так, как она любит Ютту. Или Эларда, который обосновался в Мюленхофе, как какой-то паразит.

— Нет, — сказала Ютта. — Иначе я бы тебе уже сообщила.

— Она уже давно должна была приехать. Моорманн тоже не отвечает по своему мобильнику. Я беспокоюсь.

— Слушай, Берти. — Ютта понизила голос. — С матерью все будет нормально. Не верь всяким глупостям, которые рассказывает полиция и из-за которых Элард ее преследует. Ты ведь знаешь Эларда! Вероятно, он просто смылся, этот трус, вместе со своим маленьким дружком.

— С кем? — спросил пораженный Зигберт.

— Скажи еще, что ты этого не знаешь! — Ютта зло рассмеялась. — Элард с недавних пор увлекается смазливыми молодыми людьми.

— Что за чушь ты несешь! — Зигберт ненавидел своего сводного брата всем сердцем, но с этим утверждением Ютта перешла все границы.

— Как и всегда. — Голос сестры был ледяным. — Я задаюсь вопросом, намеренно ли вы все это делаете, чтобы только мне навредить. Мать с ее друзьями-нацистами, брат-гей и скелет в Мюленхофе! Если только пресса это разнюхает, мне крышка.

Зигберт Кальтензее растерянно молчал. В последние дни он узнал свою сестру со стороны, которая до этого была ему неизвестна, и постепенно понимал, что все ее действия были определены холодным расчетом. Ей было абсолютно безразлично, где была Вера, застрелил ли Элард трех человек и чей скелет обнаружила полиция — до тех пор, пока в этом не было замешано ее имя.