Непристойные предложения - Уильям Тенн

«Вот оно!» – решил Боракс. Как и Джексон, он даст Мибсу выстрелить первым. А потом, как Джексон, он медленно и безошибочно…

К несчастью и для истории, и для Боракса, в тот день был произведен всего лишь один выстрел. Мибс не промахнулся, хотя и жаловался позднее, что дефект в прицеле старинного дуэльного пистолета повлек за собой попадание на добрых пять дюймов ниже цели.

Пуля прошила правую щеку перекошенного лица конгрессмена и вышла через левую, после чего застряла в стволе клена, росшего в пятнадцати футах от места действия. Позднее она была изъята оттуда и подарена Институту Смитсона. Дерево, названное Дуэльным Кленом, стало достопримечательностью и центром обширного комплекса мотелей и площадок для пикников. Однако уже в первом десятилетии нового тысячелетия его выкопали в связи со строительством скоростной автострады, соединяющей Скенектади с международным аэропортом в Бангоре. Пересаженное с помпой в Вашингтон, оно засохло несколько месяцев спустя, не выдержав нового климата.

Боракса поспешно препроводили в полевой госпиталь, специально для такого случая организованный поблизости. Пока над Бораксом трудились врачи, руководитель его избирательной кампании – политик, широко известный своим спокойствием и выдержкой, – вышел из палатки и распорядился поставить у входа вооруженную охрану.

Поскольку публиковавшиеся в течение последующих дней бюллетени о состоянии здоровья Боракса были обнадеживающими, но крайне туманными, люди не знали, что и думать. Сомневаться не приходилось только в одном: его жизни ничто не угрожает.

Ходило множество слухов, каждый из которых тщательно анализировался известными вашингтонскими, голливудскими и бродвейскими журналистами. Действительно ли Мибс воспользовался пулей «дум-дум»? Действительно ли она была отравлена редким южноамериканским ядом? Действительно ли мать кандидата проделала дальний путь до Нью-Йорка из своего прелестного домика во Флориде и, набросившись на старину Шепа в редакции «Волосатой Груди», покусала его своими вставными челюстями и расцарапала ему физиономию? Действительно ли была проведена тайная полночная церемония, на которой десять региональных лидеров маскулинизма наблюдали за тем, как Генри Дорсблад сломал о колено шпагу и сигару Мибса, растоптал его котелок и торжественно сорвал гульфик с его бедер?

Облик юного конгрессмена был хорошо знаком публике по многочисленным фотографиям, сделанным еще до дуэли. Впрочем, заменить протезом три или четыре выбитых пулей зуба оказалось несложно. Другой вопрос – можно ли сделать протез языка? И сможет ли пластическая операция восстановить его пухлые розовые щечки и сердечную детскую улыбку?

Согласно теперь уже утвердившейся традиции последние телевизионные дебаты проводились вечером перед выборами. Миссис Странт любезно предложила отменить их. Но штаб кампании Боракса не принял ее предложения: нельзя нарушать традицию – все должно идти своим чередом.

В тот вечер в Соединенных Штатах работали все телевизоры, включая древние черно-белые модели, хранившиеся у коллекционеров. Дети не спали, сиделки покидали больных, военные караулы уходили со своих пограничных постов.

Первой слово было предоставлено Клариссиме Странт. В дружеской доверительной манере она подвела итоги кампании и призвала избирателей голосовать за маскулинизм.

Затем камеры перешли на конгрессмена Боракса. Он не проронил ни слова и лишь печально смотрел на аудиторию своими выразительными затуманившимися глазами, а затем указал пальцем на полудюймовое круглое отверстие в своей правой щеке. Затем он медленно повернул голову – с другой стороны было такое же отверстие. Боракс покачал головой, взял в руки большую фотографию матери, оправленную в роскошную серебряную рамку, и выкатившаяся из его глаз огромная слеза упала на снимок.

Это решило все.

Не надо было быть профессиональным политиком, чтобы предсказать результат. Уже к полудню миссис Странт признала поражение. Во всех штатах маскулинизм провалился. Улицы были усеяны смятыми котелками и брошенными турнюрами. Закурить в этот день сигару мог только самоубийца.

Подобно Аарону Бэрру, Шеппард Л. Мибс бежал в Англию, где опубликовал свои мемуары, женился на графине и родил от нее пятерых детей. Его старший сын – биолог – приобрел себе некоторое имя, разработав способ лечения мениска у лягушек – болезни, которая в то время грозила уничтожить всю французскую промышленность по выпуску замороженных лягушачьих лапок.

Поллиглов тщательно скрывался от общественности до самого дня своей смерти. Из уважения к воле покойного, он был похоронен в гигантском гульфике. Его похороны стали поводом для появления многочисленных статей, посвященных ретроспективному обзору возникновения и упадка основанного им движения.

А Генри Дорсблад исчез еще до того, как на маскулинистский штаб нахлынула лавина разъяренных женщин. Его тела так и не нашли, что дало основание для появления многочисленных легенд. Одни говорили, что он был распят на зонтиках возмущенных матерей Америки. Другие утверждали, что он бежал, переодевшись уборщицей, и рано или поздно вернется, чтобы возглавить возродившихся поклонников котелка и сигары. Впрочем, пока о нем не слышали.

Элвис П. Боракс, как всем известно, пробыл два срока, войдя в историю как самый молчаливый президент со времен Калвина Кулиджа, после чего отошел от дел и занялся цветочным бизнесом в Майами.

Маскулинизм исчез, словно его и не существовало. Если не считать подвыпивших компаний, которые в завершение вечеринки ностальгически поют старые песни и выкрикивают героические лозунги, мало что напоминает нам сегодня об этом великом потрясении.

Одно из таких напоминаний – гульфик.

Гульфик пережил все, став частью современного мужского костюма. При движении его ритмичное покачивание напоминает женщинам грозящий жест указательного пальца, предупреждающий их о том, что существует предел попрания мужских прав. Для мужчин же он остается знаменем, возможно, сейчас и сменившимся на флаг перемирия, но постоянно напоминающим о том, что война продолжается.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Маскулинистский переворот» впервые увидел свет в составе сборника «Деревянная звезда» (The Wooden Star 1968), и тогда я написал следующее:

В тысяча девятьсот шестьдесят первом году – год, когда рассказ был написан – хиппи еще не стерли половые различия в вопросах причесок и одежды. Первые несколько редакторов, прочитавших этот рассказ, посчитали, что тысяча девятьсот девяностый год – это слишком рано для столь серьезных изменений, какие я описал. По нынешним ощущениям, на подсознательном уровне я понимал, как быстро меняется отношение к половой дифференциации в обществе; но я и не думал, что предупредительные толчки в самом деле окажутся первым оползнем, предвещающим тотальный катаклизм.