Опасные советские вещи - Анна Кирзюк

В польских[753] и эстонских[754] вариантах на черной «Волге» ездят священники, евреи, иностранцы или сотрудники КГБ, которые выкачивают из детей кровь, которая затем «в специальных контейнерах» отправляется за границу:

Несколько текстов типа Черная «Волга» III было записано польским исследователем Дионизиушем Чубалой на Украине и в России в 1980‐х годах. В них действует банда некоего хирурга, похищающего детей «на органы». При этом ни марка, ни цвет машины никак не описываются.

В легенде Черная «Волга» III угроза, которую представляет пассажир машины, всегда проговаривается: жертв похищают с целью выкачать кровь или забрать органы. По этому признаку эту историю относят к комплексу сюжетов «о краже органов» (organ theft legends), которые широко распространены в современном мире. Злодейство чужака, использование крови и органов жертв (действия, восходящие к древнему сюжету о «кровавом навете»[757]) — эти мотивы «понятны» во многих культурных контекстах, легко «переводимы» на разные культурные языки. Именно поэтому тексты, предостерегающие против чужаков, которые крадут кровь или органы у детей, распространены в самых разных странах Латинской Америки, в Африке и России[758].

«Чужое» проще назвать и стигматизировать, чем «свое». Поэтому в историях типа Черная «Волга» II агент угрозы описывается вполне конкретно, и в этом заключается существенное отличие «колониальных» (Черная «Волга» III) версий от «метропольных» (Черная «Волга» II). Многие эстонцы и поляки воспринимали социалистический режим как оккупационный, а сотрудников карательных органов — как представителей пришедшей извне колониальной власти. Поэтому в польских и эстонских версиях угроза исходит от «внешнего врага», который занимается тем же, чем занимаются злодеи-чужаки в других странах (забирает у своих жертв органы и кровь). При этом сотрудник КГБ может прямо называться в качестве агента угрозы — именно потому, что для Эстонии и Польши фигура сотрудника КГБ была «внешней», она представляла пришедшую извне советскую власть. Жителям «метрополии» (то есть русскоязычных республик СССР), которые, хотя и относились к советской власти по-разному, все же считали ее «своей» и, соответственно, не могли видеть в сотрудниках карательного ведомства колонизаторов.

Популярность версии о краже органов в странах соцлагеря могла быть дополнительно усилена широким распространением снятого в 1979 году в ФРГ фильма ужасов «Fleisch», то есть «Мясо» (в русском переводе «Тайна мотеля „Медовый месяц“»). Городская легенда про похитителей органов является в этом фильме центральным сюжетом: героев усыпляют и крадут, чтобы вырезать органы. По безлюдным дорогам за молодой девушкой носится страшная машина скорой помощи и почти половину экранного времени зритель наблюдает, как героиня пытается спастись от убийц, сидящих в машине. Именно в это время сюжет Черная «Волга» III распространяется в социалистической Чехословакии. Связь чехословацкой версии с фильмом становится еще более очевидной, поскольку там за детьми охотится черная (!) скорая помощь[759].

Итак, «враждебный страх», вызываемый современными легендами типа Черная «Волга» III, — это страх перед чужаком, олицетворяющим некую противостоящую «нам» группу. Антрополог Джеймс Скотт сказал бы, что такие враждебные слухи о представителях советской власти на оккупированных территориях суть «оружие слабых»[760], способ символической борьбы против колониальной власти. Советская власть пыталась присвоить новые территории, а новые подданные в ответ маркировали ее представителей как злодеев. В послевоенном эстонском фольклоре сотрудник КГБ стал воплощением зла, вытеснив всех прежних претендентов на эту роль. В этом качестве он обвинялся не только в выкачивании крови, но и становился объектом других враждебных слухов. Например, сотрудников советской тайной полиции в Эстонии подозревали в причастности к работе фабрики по переработке человеческого мяса[761]. Таким образом, сюжет Черная «Волга» III является не только проекцией страхов, но и средством канализации общественного недовольства, которое аккумулируют на себе «агенты угрозы». Результатом бытования таких историй может стать не только избегание опасного объекта, но и акты агрессии, причем в отдельных случаях символическая агрессия может переходить в физическую, как это произошло в нескольких странах Латинской Америки, где были случаи линчевания иностранных туристов, заподозренных в похищении детей[762].

Но, несмотря на все это, сюжет Черная «Волга» III с его мотивом кражи органов и чужаком в качестве «агента угрозы», плохо прижился на советской почве: в нашем опросе его вспомнили только 1,5 % опрошенных против 22 % респондентов, знающих сюжет Черная «Волга» II. Место в черной машине оказалось «занято» неназываемой фигурой, репрезентирующей «свои» карательные органы.

Палач, незнакомец, чужак: от страха к «постстраху»

В 1992 году американская исследовательница Марианна Хирш ввела понятие постпамять[763]. Этим термином она предложила обозначать представления о событиях, которые мы не переживали лично, но о которых знаем по рассказам родственников, из фильмов и книг. «Постпамять» — это то, что мы «помним» благодаря рассказам людей, среди которых мы выросли, благодаря фотографиям, мемуарам, художественной литературе и кинематографу, но не благодаря собственному опыту.