Заветы Ильича. Сим победиши - Владлен Логинов

Он констатировал два бесспорных факта. Во-первых, немалая часть этих «общественников» состоит у Советской власти на государственной службе и даже получает за это государственные деньги. А во-вторых, они это государство и эту власть не только не приемлют, но и всячески ей противодействуют, нисколько не скрывая своего желания насадить в России западную демократию.

Посему, дабы избавить от необходимости явного лицемерия, их стоило бы вежливо препроводить в страны этой самой демократии, ибо там им «самое настоящее место»1.

15 мая 1922 года, в связи с дискуссией на III сессии ВЦИК по проекту Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшего в ряде статей применение расстрела за различные контрреволюционные преступления, Ленин пишет письмо наркому юстиции Д.И. Курскому: «Добавить право замены расстрела высылкой за границу, по решению Президиума ВЦИК (на срок или бессрочно»638 639.

На следующий день Дмитрий Иванович встречается с Лениным. Дискуссия на сессии ВЦИК показала, что неясно само определение «контрреволюционных выступлений». И 17 мая Владимир Ильич направляет ему черновые варианты этого определения, дабы — без фальши и прикрас — «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы».

«Контрреволюционные преступления» — это пропаганда или агитация, участие в организациях или содействие организациям и лицам, объективно помогающим той части международной буржуазии, которая стремится к насильственному свержению Советской власти путем интервенции, блокады, шпионажа, финансирования прессы и т. п. Эти преступления караются «высшей мерой наказания, с заменой, в случае смягчающих обстоятельств, лишением свободы или высылкой за границу»640.

ВЧК, а затем ГПУ уже давно вели учет тех, кто — по мнению чекистов — относился к категории лиц, так или иначе помогающих противникам Советской власти и являющихся кандидатами на высылку за рубеж. Однако тут возникали свои проблемы. Как, к примеру, отличить необходимую деловую критику от сознательной «дискредитации мероприятий Советской власти», на которую в документе ГПУ указывалось как на признак враждебной деятельности?

Тут открывался широчайший простор для субъективных оценок, а главное — для произвола тех, кого на местах наделили властью. На их взгляд и сам Владимир Ильич с такими его фразами в переписке, как «чекистская сволочь» или «коммунистические мерзавцы», вполне мог попасть в число высылаемых. Вот почему, в связи с решением о высылке, Ленин 19 мая пишет Дзержинскому: «Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим».

Главное, привлечь к этому делу людей, действительно способных дать объективную оценку. А посему, — «обязать членов Политбюро уделять 2–3 часа в неделю на просмотр ряда изданий и книг, проверяя исполнение, требуя письменных отзывов… Добавить отзывы ряда литераторов-коммунистов (Стеклова, Ольминского, Скворцова, Бухарина и т. д.)».

Здесь же Владимир Ильич высказывает свое мнение о двух изданиях. В Питере запретили журнал «Новая Россия». — «Не рано ли закрыта? Надо разослать ее членам Политбюро и обсудить внимательнее… Конечно, не все сотрудники этого журнала кандидаты на высылку…». А вот в питерском журнале «Экономист» — «я думаю, почти все — законнейшие кандидаты на высылку за границу…»1

Не померещилась ли Ленину опасность там, где ее совсем не было? Ведь журнал с декабря 1921 года издавался Русским техническим обществом при участии весьма солидных экономистов и предпринимателей.

Но вот что написал один из ведущих сотрудников «Экономиста», известный социолог, профессор Питирим Александрович Сорокин: «Вопреки всем препятствиям, книги [в России] все же выходят и среди них немало антикоммунистических. Если в них не все сказано expressis ver bis, то читатель понимает теперь и намеки. Спасает положение только безграмотность цензоров, порой пропускающих действительно вредное для коммунизма».

И там — «за бугром» — это прекрасно понимали. На заседании эмигрантского Комитета Банков в Париже — организации, связанной как раз с зарубежными интервенционистскими кругами, главный секретарь Комитета A.M. Михельсон заявил: «Как новое явление в Совроссии следует отметить появление там экономических журналов серьезного характера. При этом обнаруживается факт, вызывающий в нас чувство морального удовлетворения: сведения и выводы этих журналов во всем совпадают с нашими. Эти выводы во многом идут гораздо дальше и сформулированы они значительно резче»641 642.

22 мая Ленин получает письмо наркома здравоохранения НА. Семашко. Он информирует о тех тенденциях и течениях, которые проявились на уже упоминавшемся съезде врачей, и предлагает согласовать с ГПУ те меры, которые в этой связи следует принять.

«Я считаю нужным, — пишет Николай Александрович, — не оставлять членов Политбюро в неведении относительно этих течений, которыми так успешно пользуются кадеты, меньшевики и эсеры, тем более что, насколько мне известно, эти течения широко распространены среди не только врачей, но и спецов других специальностей»1.

На обороте этого письма Ленин посылает Сталину проект резолюции Политбюро: «Поручается Дзержинскому (ГПУ) при помощи Семашко выработать план мер и доложить Политбюро…» Здесь же пометки о голосовании опросом: «за» — Сталин, Троцкий, Каменев, Рыков, Молотов. И только Михаил Томский пишет: «Воздерживаюсь, ибо вопрос съезда врачей требует иной постановки дела. Во многом виноваты мы самим и в первую голову т. Семашко»643 644.

Томский имел в виду, что настроения врачей во многом объясняются ошибками самого Наркомздрава. Но так или иначе, весной 1922 года стало очевидным, что поезда, как говорится, разошлись на разные пути. В одном, руководствуясь порой самыми благими намерениями, думали — в лучшем случае — о «вечных демократических ценностях» и обретении «духовной свободы», в другом — о «хлебе насущном», о том, где достать деньги для предстоящего сева и спасении голодающих «до нового урожая».

Еще в феврале Ленин неоднократно запрашивал Сокольникова о состоянии золотого фонда. Ответ был самым неутешительным: за 1921 год израсходовали более половины. Оставалось всего 226 миллионов золотых рублей645.