Шолох. Теневые блики - Антонина Крейн

— Это не из-за инцидента, — просипела я, пытаясь поспеть за ней.

Какая ирония! Кажется, теперь причиной моего нервного срыва стало возвращение магии. Которое, увы, оказалось отнюдь не такой приятной штукой, как я думала.

Мы пришли в пещеру. Дахху не встретил нас у порога, как можно было ожидать, а продолжал что-то интенсивно строчить за рабочим столом. Услышав, что мы вошли, он подскочил на метр и стыдливо засеменил к нам. На кухне все это время пронзительно верещал чайник. У бельевого комода были хаотично выдвинуты несколько ящиков.

— Разложи для нее спальник, — приказала Кадия, кивнув в мою сторону. — И я же просила приготовить одеяла! И чай! Какого хрена ты тут делал, пока я ее вылавливала? — возмутилась она, глядя в ошарашенные глаза Дахху.

— Я отвлекся, — прошептал он и бросился к растерзанному комоду, распахивать остальные ящики в поисках одеял. На середине пути передумал и галопом поскакал на кухню, спасать чайник от сердечного приступа.

— Вы меня с ума сведете, — бурчала Кад, с трудом стаскивая с ног промокшие сапоги. — Одна топиться вздумала без особой причины, другой окончательно сбрендил со своей книжкой. Уйду от вас к Анте Давьеру, небось сразу же оба откинетесь.

***

Десять минут спустя я лежала в спальнике, укутанная несколькими слоями пледов, с горячей чашкой в руках. Попытка объяснить Кадии, что на дворе почти лето, а потому нет смысла превращать меня в кокон, не принесла успеха. Подруга верила в целительность тепла. Чай тоже был бессмысленным — пить лежа его не получилось, а сесть друзья мне запрещали.

Кад устроилась по правую сторону от меня, на полу, опершись спиной на шероховатую каменную стену. Она выпрямила и скрестила в щиколотках свои безумно длинные ноги, которые взятая у Дахху рубашка прикрывала лишь до середины бедра. Мокрые кудряшки подруги пушились сильнее обычного. Свою кружку — ярко-желтую в белую крапинку, с толстыми глиняными стенками, подруга сжимала воинственно, будто меч. Что характерно, себе Кадия ни одного одеяла не взяла, хотя, как и я, провела сегодня незабываемое время в ночной реке Вострой.

Дахху примостился слева, со стороны моего глухого уха. Он тоже спиной прижался к стене, но, в отличии от Кадии, сильно сутулился и носом тянулся к полу. Точнее, к блокноту, лежащему у него на согнутых коленях, в котором друг что-то писал. Темные волнистые волосы, торчащие из-под шапки на добрый десяток сантиметров, скрывали выражение его лица.

— Надеюсь, ты там описываешь мои подвиги по спасению этой дуры, — процедила сквозь зубы Кадия. — Иначе нет тебе прощения, — она все еще злилась. Дахху быстро захлопнул блокнот и уставился на меня.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — он заботливо положил руку мне на лоб, игнорируя пристальный взгляд Мчащейся.

— Да. А ты? — переспросила я. Потом перевела взгляд на рыжую. — А ты?

Они не успели даже рта открыть, как меня прорвало:

— Ребята, вам не кажется, что что-то в нас непоправимо изменилось? Раньше мы могли сидеть втроем где угодно, ночью или днем, с новостями или без, в любом настроении и с любым уровнем усталости… Что бы там ни было, мы болтали, болтали, болтали без умолку. Захлебывались болтовней. А если думали, что другой не прав, то жарко спорили, пока не находили истину или же не решали, что проблема яйца выеденного не стоит. Нам не надо было спрашивать, «как дела». Когда мы были вместе, дела априори оказывались замечательно. И да, у нас случались ссоры и недомолвки. Но они всегда каслись внутренней жизни нашей компании. Все внешнее — ерунда. А что теперь? Последние дни нагрузили каждого из нас очень важными вещами. Каждого — своими. И где она, былая сплоченность? Мы молчим об этом, или упоминаем вскользь, или отшучиваемся, отмалчиваемся, огрызаемся, по двое перешептываемся о третьем… Что угодно, но не выступаем единым фронтом. Мы воротим носы друг от друга, увязнув в своих новых мирах. Догадайтесь сами, что там у меня происходит, а лучше не догадывайтесь. Говорить неохота, и зачем все это перетирать. Мало ли что скажут, лучше сам разоберусь. Давайте просто устроим светский треп, не требующий умственного напряжения, а я пока подумаю о своем. Дахху, до тебя дотронулся бокки, и теперь ты превратился в одержимого энциклопедиста, ушел из Лазарета, поселил к себе незнакомца, видишь какие-то бешеные сны, записался на какое-то лечение… Комментариев от тебя — ноль. Только если вытягивать раскаленными щипцами. Кадия. Ты знаешь, давно не секрет, что твоя работа в Военном Ведомстве — не сахар. Об этом можно перестать молчать. В этом нет ничего постыдного. А ведь еще существует твоя, судя по всему, серьезная история с Анте Давьером, о самом наличии которой я могу только догадываться по случайным фразам и его просьбе посоветовать цветы! Где же наши девичьи обсуждения, а? Почему ты молчишь? Куда уходит дружба? Да я и сама хороша! Случилась уйма вещей, больших и маленьких, но я никак не могу собраться с мыслями не то что обсудить их с вами, но и просто обдумать, прочувствовать самой. Мне как будто все время чуть-чуть неохота, чуть-чуть лениво. Душа пропылилась, и, о ужас, начинает считать это тупое восприятие без дальнейшей переработки нормальным положением дел! Я со скукой всасываю в себя информацию и флегматично подмечаю перемены, реагируя лишь постольку поскольку. Но потом ничего, ничего с этим не делаю. Черная дыра вместо человека. Что за бред? А как же осмысление? Человек, в первую очередь, — творец. Узнав что-то, почувствовав что-то, мы обязаны вынести из этого урок и вернуть это миру в новом, обогащенном нами виде, — словом или делом. Для меня подобным актом творения всегда были наши с вами посиделки. Наши мысли, встречаясь в беседе, создавали нечто новое, и жизнь становилась богаче. Если у двух человек есть по одному яблоку, и они дадут их друг другу, у каждого останется лишь по одному яблоку. Но если ты дашь мне идею, и я тебе — идею, то у каждого окажется по две идеи. Жизнь, в которой мы по-настоящему близки, сплочены — это куда лучшая жизнь, чем сейчас. Мне не хватает прежних нас, — скомкано закончила я и густо покраснела.

Где-то ближе к финалу монолога у меня появилось ощущение, что все это было одной большой ошибкой. Позорище! Долгое молчание стоит нарушать, только если тебе действительно есть что сказать. И если ты знаешь, как это сказать. Я же запуталась, замешкалась и не была уверена, что моя речь найдет отклик в чужих сердцах.

Кадия сидела, прикрыв глаза и сцепив руки на затылке. Дахху смотрел на меня искоса, наклонив голову и странно вытянув шею, почти не мигая.

— Ты права, — минуту спустя тихо проронила Кад. — Мы действительно разобщены. Причем я не знаю, почему — вроде бы нам и делить-то нечего. Видимо, прахова взрослая жизнь — сама по себе яд. В общем, мне тоже плохо. Хочу, как прежде.

Дахху задумчиво почесал ладонь правой руки и заговорил, не поднимая глаз:

— Однажды, еще на первом курсе, магистр Орлин сказал, что всем людям для сохранения душевного здоровья обязательно надо хотя бы изредка возвращаться домой. Я тогда спросил, что же в таком случае делать сиротам и мигрантам? Он пояснил, что наш «дом» — не обязательно то место, где мы родились. Это вообще не место. Это состояние, в котором мы полностью раскрываемся, становимся теми, кем хотим и кем предназначены быть. «Дома» мы находимся в полной гармонии со вселенной… — Дахху вздохнул и продолжил: