Жизнь - Кейт Ричардс

Наш бэнд на тех гастролях заводил мощно. Здесь лучше послушать впечатления еще одного приквартированного автора, Роберта Гринфилда. В том туре было столько их, хроникеров, — практически наравне с какой-нибудь политической компанией в плане освещения. Наш сирый друг Стэнли Бут оставил свой пост из-за отвращения к новой тусовке из светских персонажей и знаменитых авторов, которые загадили всю когда-то чистую полянку. Но мы-то продолжали играть.

Роберт Гринфилд: И в Норфолке, и в Шарлотте, и в Ноксвилле весь сет, кажется, проносится на одном дыхании от начала до конца, музыканты абсолютно настроены друг на друга и не пропускают ни такта, подобно чемпионской команде в моменты её самой блестящей и раскованной игры. Но только те, кто прислушивается, в частности Иэн Стюарт, а также сами Stones с вспомогательным составом, вполне понимают магию происходящего. Все остальные либо беспокоятся об организационных вопросах, либо ищут способ куда-нибудь скрыться.

Походного врача, которого поминает Стэнли, мы будем называть «доктор Билл» — чтоб у всего этого был берроузовский привкус. По специальности он числился как врач неотложной помощи. Дело в том, что Мик, который вполне оправданно напрягался по поводу достававших его людей - ведь были и угрозы, и психи, зацикленные на нем. Были случаи, когда люди подходили к нему и били по лицу, было планировавшееся покушение «Ангелов», — так вот, он хотел иметь рядом врача, который не дал бы ему умереть, если б его подстрелили на сцене. Но, что бы там ни было, доктор Билл околачивался у нас в основном ради телок. И поскольку доктор он был довольно молодой и симпатичный, давали ему направо и налево.

Он распечатал себе специальные визитки: «Д-р Билл», что-то вроде «лечащий врач Rolling Stones». Перед нашим выходом он прочесывал публику и раздавал двадцать-тридцать этих визиток самым соблазнительным красавицам, даже когда те были с парнями. На обратной стороне он писал название нашей гостиницы и в какой номер обращаться. И даже девицы с парнями, бывало, уезжали домой, чтобы потом вернуться. Они отдавали свою карточку охраннику, и доктор Билл знал, что из шести-семи вернувшихся есть одна или две, которых он может уломать, если пообещает познакомить их с нами. Ему обязательно требовалось уложить кого-нибудь каждый вечер. И еще у него был особый чемоданчик с огромным ассортиментом — демерол и все что душе угодно. Он мог выписать рецепт в любом городе. Мы обычно посылали девиц к нему в номер и забирали эту его аптечку. В номере к нему уже стояла очередь, пока он раздавал демерол, а рядом лежал мусорный мешок для шприцев.

В Чикаго обнаружилась острая нехватка гостиничных номеров — это вдобавок к проблемам с и без того недолюбливавшими нас менеджерами по бронированию. Там одновременно случились съезд торговцев стройтоварами, съезд «МакДоналдса» и съезд мебельщиков, и все фойе переполнились народом с нагрудными визитками. Из-за всего этого Хью Хефнер решил, что было бы ах как весело пригласить кое-кого из нас пожить в его плейбоевском особняке. Я думаю, он потом пожалел об этом. Хью Хефнер, тоже тот еще чудила. И мы хороши — поднялись по сутенерской лестнице, из грязи в князи. Хефнер был князем, но все равно сутенером, Чего уж там. Он предоставил место в распоряжение Stones, и мы провели там больше недели. И это выглядело… В ощем сплошные прыжки в бассейн после сауны и плейбоевские «зайки» повсюду, и, по сути, это большой бордель, чего я на самом деле не люблю. Воспоминании, правда, остались весьма и весьма туманные. Я знаю, что какое-то веселье мы там себе поимели. Знаю, что нехило накуролесили. Из-за того что в Хефнера стреляли прямо накануне нашего визита, место напоминало резиденцию какого-нибудь карибского диктатора, везде торчала тяжело вооруженная охрана. Но мы с Бобби с ними не пересекались, как и с туристами, которые приходили поглазеть на наши игры в плейбоевском особняке, мы погрузились в собственные развлечения.

Доктор был с нами, и мы раздобыли «зайку» специально для него. Уговор был такой: «Мы получаем свободный доступ к твоей аптечке, ты получаешь Дебби». Я чувствовал, что, раз рецепт выписан, играй до упора. Мы с Бобби, правда, слегка переиграли — устроили пожар в туалете. Ну, не совсем мы, а препараты. Не наша вина. Мы с Бобби просто сидели в сортире, таком приятном, уютном сортире, расположились на полу, докторская аптечка у нас с собой, и мы устраиваем себе шведский стол. «Интересно, а эти как дают?» Бом! И в какой-то момент — вот вам, кстати, насчет туманности — Бобби говорит: «Что-то дымно здесь». И я смотрю на Бобби, а его не видно, он исчез в тумане. «Точно, и правда чего-то дымновато стало». Реакция была совсем уж замедленной. И потом вдруг какое-то завихрение у двери, и пожарная сигнализация как заверещит: «Пип-пип-пип». «Что за шум, Боб?» — «Черт его знает. Может, надо окно открыть?» Кто-то закричал через дверь: «У вас все нормально?» «Порядок, чувак, все заебись».

Он куда-то смылся, а мы не очень-то понимаем, что дальше делать. Может, затихариться и выйти, а потом заплатим за ремонт? Но чуть попозже в дверь начинают колошматить, а официанты и мужики в черных костюмах несут недра с водой. У них получилось открыть дверь, а здесь мы сидим на полу, зрачки с точечку. Я говорю: «Мы и сами могли разобраться. Вы не смеете вторгаться, у нас тут частное дело!» Как раз вскоре после этого Хью снялся с места и перебрался в Лос-Анджелес[145].

Из моих самых скандальных ночных похождений есть такие, что… Поверить, что они реально случились, я могу только потому, что существуют свидетельства очевидцев. Не зря же я прославился как мастер гулянок! Идеальная гулянка — если она чего-то стоит, у тебя в памяти ничего не останется. Будут только кормить анекдотами про твои подвиги. «Да ладно, ты что не помнишь, как ты палил из пушки? Чувак, задери ковер, посмотри на дырки». Мне чуть-чуть стыдно и неудобно «Ты и это не помнишь? Высунул член, когда висел на люстре и еще его в пять фунтов завернул?» Неа, ни одного воспоминания.

Очень трудно объяснить все это веселье через край. Ты же не говорил: о’кей, сегодня вечером гульнем. Получалось все как-то само. От желания забыться, наверное, хотя и несознательно. Когда ты в группе, много времени проводишь в загородке, и чем ты знаменитей, тем сильнее чувствуешь, что вокруг тебя тюрьма. Как только не выкручиваешься, чтоб хотя бы на несколько часов перестать быть собой.

Я способен импровизировать в бессознательном состоянии. Мне, оказывается, по силам такой поразительный фокус. В общем и целом я стараюсь оставаться в контакте с Китом Ричардсом, которого знаю. Но я хорошо знаю, что есть и Другой, который, бывает, тоже показывается. Из самых лучших историй про меня многие записывают к ситуациям где меня на самом деле нет, по крайней мере сознательно. Я, понятно, что-то делаю, потому что мне это потом пересказывает множество народу, но я могу добраться до черты, особенно после нескольких дней на кокаине, когда меня срывает — когда я думаю, что вырубился и сплю, а в реальности вытворяю всякое непотребное. Что называется, раздвигаем рамки. Но мне никто не показывал, где эти рамки. Есть определенная черта, за которой вдруг все отсекается, потому что ты раздвинул их слишком далеко. Но тебя самого слишком прет: ты пишешь песни, а потом появляются какие-то телки, и идешь с ними на это рок-н-рольное сборище, а туда уже подтянулась куча дружков, и все тебя заправляют, и в какой-то момент щелкает выключатель, отруб, но ты все еще двигаешься. Как будто заступает резервный генератор, но память с мозгом отрубились начисто. Вот уж кто был бы кладезем историй про меня такого, это мой корешок Фредди Сесслер, упокой его душу.