Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

— Позвольте мне поблагодарить вас за превосходный обед, — сказал Феликс в качестве предложения мира.

Барон встретил это замечание с обезоруживающим, почти детским удовольствием.

— Видите ли, мой дорогой сэр, в этом представительстве почти нечего делать, а занимается этим целый штат людей. Я бы сошёл с ума, если бы не изобретал какой-нибудь способ упражнять свой ум и занимать свой досуг. Я провожу большую часть времени, готовя еду, а затем переваривая её.

Он сделал глоток из своего стакана, посмаковал вино во рту и с сожалением проглотил.

— Удовольствия желудка самые примитивные, — продолжал он с грустным вздохом, — но, увы, они единственные, пока ещё доступные мне. В отличие от любви и других юношеских и бурных эмоций, они приносят не преходящие восторги или мучения ума, а чувство благополучия и склонность к философии. Все великие философы от Платона до Монтеня[119] были гурманами.

В ходе изысканного обеда Феликс узнал взгляды своего хозяина на различные национальные кухни, на правильный способ дегустации вин и на французов в целом.

— Они обладают чутьём ко всем очаровательным и бесполезным вещам, которые делают жизнь приятной. Они производят самые лучшие вина, рисуют самые обнажённые ню, пишут прекрасную поэзию. Если бы только они перестали производить наполеонов, устраивать революции и ненавидеть соседей, то были бы самыми восхитительными людьми на свете.

За десертом барон поделился информацией о том, что он женат:

— Моя жена — восхитительная женщина с умом ребёнка, телом гренадера и голосом щебечущей пташки. Она не говорит ничего, что бы стоило слушать, и говорит это тысячью очаровательных слов. Она имеет сердце ангела и столько же ума. Было время, когда мы были страстно влюблены друг в друга. Брак излечил нас обоих от этого опасного состояния.

Он снова поднёс стакан к своему маленькому рту и задумчиво сделал глоток шампанского.

— Должен сказать, — продолжал барон, вытирая губы, — что брак — самое верное лекарство от любви. Если вы не можете выбросить женщину из своего ума, если одно прикосновение её руки заставляет ваше сердце выпрыгивать из груди, если один взгляд на её грудь доводит вас до чувственного безумства, я бы посоветовал вам жениться на ней. Видите ли, мой дорогой друг, любовь — это болезнь зрительного нерва. Она заставляет нас видеть вещи, которых просто не существует. Несколько месяцев, самое большее несколько лет брака — и пелена спадёт с ваших глаз. Вы увидите её такой, какова она на самом деле, и будете поражены собственной глупостью. К этому времени она пройдёт через тот же процесс постепенного разочарования, и вы сможете разговаривать разумно. Моя жена делает мне одолжение тем, что часто и надолго уезжает. Когда она возвращается, то находит меня самым преданным и внимательным из мужей. Спустя несколько дней у меня оказываются неотложные причины, по которым я должен сделать доклад моему знаменитому хозяину, его величеству королю Ганновера. Мы чуть ли не со слезами расстаёмся друг с другом, и я уезжаю. Таким образом, наш союз имеет хороший шанс длиться всю нашу жизнь.

Они сидели у камина, разговаривая и попивая послеобеденный коньяк, когда Феликс резко повернулся к барону.

— Зачем вы это сделали? — спросил он. — Зачем пошли на все эти ухищрения, чтобы помешать мне покинуть Дрезден?

Посол минуту обдумывал его вопрос.

— Из-за нашего общего друга Карла Клингемана.

— Я подозревал, что за этим стоит он.

— И были правы. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы поверить, что у него были на это веские причины. Когда он оказал мне честь и объяснил их, я больше не сомневался.

— Но почему десять дней? — В голосе Феликса больше не было возмущения, только любопытство.

— Он считал, что десяти дней размышлений будет достаточно для того, чтобы привести вас в чувство, Феликс поднялся, приготовившись выйти.

— Когда вы будете ему писать, пожалуйста, сообщите, что я ненавижу его, не испытываю к нему ничего, кроме презрения, и надеюсь, что никогда больше не увижу его.

Он попытался сказать это с подобающим чувством ненависти, но в этот момент перед его глазами проплыло добродушное лицо друга. Злоба Феликса начала испаряться. Нет, Карл не верил в проповеди, он действовал. Негодяй...

— Поразмыслив, я решил, что напишу ему сам, — сказал Феликс.

— Конечно. Почему бы и нет? — Барон улыбнулся, провожая своего пленника к двери.

Феликс провёл следующие несколько дней один. Он привык к одиночеству, пока дожидался Марии, но теперь это было другое одиночество. Он не ждал кого-то или чего-то конкретного, а просто проводил время в ожидании. Странная летаргия снизошла на него — это была реакция на недели сильных чувств и эмоционального хаоса. Он дал слово и обнаружил, что ему легко его держать. Ходил на длинные прогулки, читал, даже молился — не горячо, шёпотом. В тайниках души он просил о помощи.

Вечерами он ходил в представительство, чувствуя, что барон ждёт его.

— Я пришёл с докладом к моему тюремщику, — говорил Феликс с улыбкой. — Так понимаю, что именно этого от меня ждут.

Дипломат возражал, но каждый раз стол оказывался накрытым на двоих в предвкушении визита Феликса.

Вскоре эти вечера в элегантной столовой в стиле рококо сделались приятным времяпрепровождением для обоих. Барон фон Стулейнхейм был образованным и умным человеком. Подобно большинству неглупых людей, он начал жизнь идеалистом, в зрелости превратился в циника, а к старости сделался философом.

— Одна из печальных сторон жизни, — сокрушённо рассуждал он однажды вечером, когда они поглощали превосходного заливного фазана, — состоит в том, что у нас слишком много времени, чтобы наблюдать за тем, как мы умираем. Это грустное зрелище, всё равно что присутствовать на собственных похоронах. А когда начинаешь понимать, как играть в игру под названием Жизнь, уже слишком стар, чтобы пользоваться этими знаниями или получать от них удовольствие. — Он запил кусок фазана бархатистым выдержанным вином и вздохнул. — Истина заключается в том, что в течение многих лет мы представляем собой вертикальное тело, до того как сделаться горизонтальным. Это очень угнетает.

Феликс постарался развеселить его, но барон поднял руку:

— Слава Богу, я ещё сохранил несколько пороков, чтобы поддержать компанию. Старость добродетельных людей, должно быть, очень скучна. Представьте себе, что вы дожидаетесь вечности в христианском раю. Одна мысль об этом заставляет меня содрогнуться. Магомет[120] имел более привлекательные идеи в этом вопросе. Четыре девственные гурии, поджидающие верующего при входе в рай, — вот в чём была идея гения. Какой приятный комитет! Вот почему, в отличие от христиан, его последователи просто умирают от желания умереть, если можно так выразиться.