Мендельсон. За пределами желания - Пьер Ла Мур

— Зачем они были ей нужны?

— Это, ваша знаменитая светлость, самое удивительное. Она взяла деньги и ушла. Когда она возвратилась, я спросила, и она ответила, что отдала их маленьким bambini. — Ромола издала вздох полного отчаяния. — Поэтому теперь мы никогда не вернёмся в Италию, никогда не купим красивый дом. Всегда дорога, всегда отели, всегда опера...

Разговор замер. Через некоторое время Феликс увидел, что Ромола дремлет, опустив подбородок на грудь.

— Иди-ка ты лучше наверх и ложись, — сказал он, мягко встряхнув её.

Он проводил её в номер Марии, увидел чемоданы, уже запертые и готовые к отправке. Ромола покорно вытянулась в шезлонге и сразу же уснула. Феликс понаблюдал за тем, как она дышала короткими шумными вздохами старого человека, за её мирным морщинистым лицом, загорелыми худыми руками, лежавшими по бокам.

Потом он на цыпочках вышел из комнаты и тихо закрыл за собой дверь.

Меньше чем через час, в накидке на шёлковой подкладке и в смокинге, он входил в директорскую ложу в опере. Спектакль был в самом разгаре. С соответствующим выражением разочарования он извинился за опоздание и занял место позади фрау фон Виерлинг, используя её обнажённые плечи в качестве ширмы.

Он сразу же увидел на сцене Марию в очаровательном испанском костюме, кокетливо обмахивающуюся веером, дерзко флиртующую и улыбающуюся из-за чёрного кружева мантильи. Она исполняла партию Розины в «Севильском цирюльнике» и никогда ещё не пела так, как в этот вечер. Каждая из её арий сопровождалась неистовыми аплодисментами, к которым присоединялся сам король, выглядевший великолепно в парадной форме. Он и сам подавал сигнал к аплодисментам. После окончания спектакля старый оперный театр, казалось, взорвался от оваций. В одно мгновенье полная достоинства, блестящая публика превратилась в орущую, топающую ногами толпу. В королевской ложе из красного плюша стоял его величество, хлопал в ладоши и выкрикивал имя Марии.

Феликс оставался за защитным корпусом директорской жены. С бьющимся сердцем он наблюдал за тем, как Мария возвращалась к опущенному занавесу с цветами в руках. Она сделала реверанс королю, послала воздушные поцелуи своим поклонникам. Публика без устали вызывала её. Когда Марию вызвали в пятнадцатый раз, она подняла голову в сторону ложи фон Виерлинга с такой нарочитостью, что Феликс почувствовал: она знала, что он там. Её глаза искали его глаза, словно говоря: «Вот видишь, carino, я сдержать обещание». С душевной болью он вспомнил тот счастливый час, когда она поклялась побить рекорд Женни Линд. На какой-то трепетный момент они оказались одни среди безумствующей толпы.

Наконец аплодисменты смолкли, и люди устремились из театра.

— Ну не великолепно ли! — воскликнул герр фон Виерлинг. — Вы должны пойти с нами в её гримёрную. Я приказал, чтобы подали шампанское. Завтра, когда она уедет и увезёт с собой все деньги, я буду рыдать над моими гроссбухами, но сегодня не хочу об этом думать. Давайте пойдём и повеселимся.

Феликс вежливо отклонил его предложение, сославшись на внезапную головную боль. Он склонился над рукой фрау фон Виерлинг и быстро ушёл.

При бледном свете свечей его комната казалась очень мрачной и тихой после недавней яркости и шума. Он сел на кровать, положив локти на колени, прислушиваясь к аплодисментам, всё ещё звучавшим в его ушах. Да, это был триумф. Она в самом деле великая актриса... Пройдёт несколько часов, прежде чем она сможет прийти сюда. Сейчас её гримёрная, должно быть, набита джентльменами в смокингах, офицерами в парадной форме, дамами в шёлковых платьях и жемчужных колье. Возможно, его величество тоже там и провозглашает тост за её здоровье.

В своём воображении Феликс видел Марию, двигающуюся среди букетов цветов, улыбающуюся, болтающую на своём искажённом и очаровательном немецком, протягивающую руку для поцелуев. А он... он ждёт её в полутёмном гостиничном номере. Возможно, такой и будет его новая жизнь. Ожидание, всегда ожидание. Другие оперные театры, другие прощальные спектакли, другие приёмы в гримёрных. И он всегда будет где-то рядом, скрываясь от посторонних глаз или скромно стоя на заднем плане в ожидании...

Его веки отяжелели. Тишина комнаты действовала на нервы. Дрожание пламени свечи, колышущее его собственную огромную тень на стене, казалось зловещим безвоздушным бризом. Он устало провёл рукой по глазам. Почему она ещё не пришла? Почему эти люди не оставят её в покое? Они слышали её — неужели они должны ещё и иметь её? Разве они не знают, что она принадлежит ему, только ему?..

Непреодолимая сонливость смешала его мысли, завладела мозгом. Не сознавая, что делает, он вытянулся на кровати и заснул.

Он проснулся сразу, словно в ушах у него зазвонило. Внезапный страх сжал его сердце. В фарфоровом подсвечнике оплывал огарок свечи. Была ещё ночь, но поздняя, очень поздняя, а Марии всё ещё не было... Она сбежала. Нет, это было невозможно. Её багаж находился наверху, он видел его. Чемоданы не могли вынести, не разбудив его. Нет, она не сбежала. Она пришла, увидела, что он спит, и отправилась в свою комнату.

В мгновенье ока Феликс взлетел наверх, постучал в дверь. Сначала тихо, потом громче, сердито поворачивая ручку и окликая Марию по имени. Ответа не последовало, и он бросился в вестибюль.

— Где она? — закричал он, тряся дремавшего ночного портье. — Где синьорина? (Человек сонно моргал, глядя на него). Чёрт возьми, где она?

Наконец портье пришёл в себя:

— Ваша светлость...

— Быстрее. Где она? Она не приходила?

— Синьорина? Она уехала... — Портье говорил так, словно всё это знали, кроме сумасшедшего человека с безумными глазами, стоящего перед ним. — Несколько часов назад.

— А её чемоданы?

— Она прислала за ними, после того как вы ушли в театр. Пришли три человека...

Феликс не стал дожидаться подробностей. Он бегом пересёк вестибюль, распахнул дверь и выбежал в заснеженную ночь. Видневшийся на другой стороне Театральной площади оперный театр, недавно залитый огнями, теперь стоял тёмный и безжизненный, как обуглившиеся руины. Сердце Феликса почти остановилось, когда он плёлся ко входу на сцену. Он тоже был тёмным и запертым.

— Мария!.. Мария!.. — звал Феликс, колотя по двери кулаками. Её имя таяло в темноте, растворяясь в ночи.

Он долго стучал в дверь, выкрикивая её имя. Его захлестнул чёрный, убийственный гнев. Шлюха! Она опять обманула его, опять сбежала... Как тщательно она подготовилась к побегу! Как, должно быть, смеялась, когда он поддразнивал её, говоря, что её ум полон маленькими трюками. Она догадалась, что он придёт в театр, что попытается перехитрить её. И он отпустил её...

Наконец он сдался, пошёл обратно к отелю, не обращая внимания на снег, падающий на плечи. Как автомат, снова пересёк вестибюль, поднялся в свою комнату и бросился на кровать. Его гнев прошёл. Он чувствовал себя слишком измученным, слишком разбитым, чтобы горевать или даже сосредоточиться на своих мыслях. Она уехала...