Сердце ворона - Владимир Торин

– Топор! – взревел Гор.

Ему дали топор, и он ударил по бочке. Крепкое дерево под могучим ударом сломалось, грязная вонючая вода с кусками костей и рыбьих голов брызнула во все стороны, а боцман рубил дальше.

– Есть! – в это самое время воскликнул Риф и отпустил штурвал. Колесо бешено закрутилось, и корабль начал быстро поворачиваться. – Не забывайте воду выбирать, собаки! Если не хотите, чтобы «Морской Змей» нырнул в глубины!

Дождь смешивался с морскими брызгами и накрывал своей пеленой моряков. Молнии стали сверкать постоянно, гром бесновался, не переставая, и люди уже совсем оглохли, с трудом улавливая команды капитана.

Гроза и шторм, брат и сестра, бушевали два дня. Эти два дня для людей смешались в одно серое мокрое марево. В один бой со стихией. Ночью грот-мачта не выдержала удара ветра и волн, и ее сорвало вместе с реей и парусом. Остался лишь жалкий обломок, сиротливо возвышающийся всего на пять футов над палубой.

Моряки молились Тайдерру и отцу его Аргиуму, богу справедливости и покровителю всех путешественников, просили духов воды удержать корабль. Над морем разносился демонический хохот кормчего, походящего сейчас на какого-нибудь сумасшедшего теневого лорда из свиты Бансрота. Он стоял на корме и держал руль. Сейчас он бросал вызов всем богам и демонам вместе взятым. Его черный «дракон» несся стрелой на юго-запад, море все пыталось отобрать у него нить управления судном, но сильные пальцы крепко впились в деревянные рукояти штурвала. И сейчас жизни пяти десятков людей и одного маленького гоблина зависели лишь от искусства кормчего. Где-то впереди уже давно исчезла из виду маленькая ладья Гшарга…

Гортен

Огромная клетка стояла посреди торговой площади Гортена. Вокруг располагались прилавки, стояли купеческие шатры и крестьянские телеги. Перед клеткой застыли на страже с десяток городских блюстителей порядка и пятеро гвардейцев его величества. Их долгом было не столько охранять того, кто день-деньской бился о стальные прутья, яростно рычал и выл в переполосанное железной сеткой небо, сколько следить за тем, чтобы добропорядочные горожане не швыряли камнями, не пытались причинить вред заключенному.

Семифутовые гвардейцы стояли, подтянувшись, как струны на лютне. Они упирали в плиты площади свои огромные мечи и, казалось, вообще не замечали происходящего кругом. Так и было – в их службу не входило наблюдать за чем-либо посторонним, а кто же еще служит истинно достойно, как не избранные гвардейцы короля?!

Простые стражники, опершись на алебарды, выглядели не так грозно, им задание капитана было, так сказать, в тягость – они здраво полагали, что здесь не получат ничего, кроме набитой от скуки оскомины да простуды – поднимался довольно сильный ветер (наступающая осень давала о себе знать).

Она не пыталась уже даже бросаться на прутья – зачем, если это безнадежно? Ей было больно, полностью обнаженная, она замерзла, она ничего не ела, ведь тюремщики приносили ей лишь черствый хлеб, ничего не пила, ведь вода в ржавой миске была затхлой. Ну почему? Почему они ее мучают? Почему просто не убить? Ее сородичи ведь никогда не пытают пленных людей – даже у них было милосердие, понятие о чести. Но здесь – лишь злость, ярость, ненависть. Она – враг. Смертельный враг. Которому нельзя спускать, ибо это принесет одни беды. В чем-то они были правы – будь у нее в руках кинжал, очень многие уже заливали бы своей кровью мостовую кругом. Но пока что получалось совсем по-другому – кровью камень заливает именно она.

Утром к ней в каземат приходили люди в плащах и шляпах, их лиц она не видела, лишь холодный блеск глаз. С ними был он. Проклятый колдун… он почти убил ее… у нее должен был… она ждала ребенка… раньше… теперь нет – колдун задушил ее неродившегося малыша своей магией. После того, как на ней опробовал свой арсенал заплечных дел мастер, после того, как ее жгли, кололи, резали, «очищали от врожденной скверны»… она выжила… она выжила ради ребенка… Но и его у нее отобрали.

Ее сломали. Они применили последнее средство – последнее и самое верное. У нее не было больше сил, она ничего не хотела, ей больше не хотелось жить. Тюремщики едва успели отцепить ее судорожно сжатые ладони от горла. Ее заковали в кандалы и растянули так, чтобы она не могла дотянуться до своей шеи в попытках придушить себя. От ужаса и боли она потеряла сознание. Женщину вынесли из каземата на всеобщее обозрение, оковы сняли – пусть теперь убивает себя, если ей так хочется, но сначала – повеселит толпу. Пленницу посадили в клетку на городской площади. Над ней вдоволь поиздевался палач, теперь пришла очередь простых, непрофессиональных мучителей. И теперь она жалела, что убила их так мало, жалела, что не прирезала своими руками каждого из тех ублюдков на границе. Жалела… но было поздно.

Люди поначалу удивились, увидев необычное сооружение на торговой площади, но, заметив того, кто заперт внутри клетки, начали яростно кричать и швыряться в пленницу всем, до чего дотягивались руки.

Первый брошенный камень ударился о решетку, второй пролетел и ударил ее в грудь. Она отшатнулась и забилась еще дальше в угол. Кровь лилась из раны, она поначалу пыталась ее слизывать, но вскоре уже вся грудь была багровой. Совсем небольшое существо, безобидное, с полувыдерганными синими волосами, без выбитых клыков. Она сейчас была именно такой.

Третий камень попал в наплечник бравого гвардейца. Солдат этого стерпеть уже не мог, поэтому грозно шагнул к толпе – люди откатились на шаг. Воин вернулся на свое место.

– Не швырять камни! – грозно прорычал гигант с двуручным мечом. – А то посажу в клетку к орку.

Люди поняли всю серьезность угрозы и перестали забрасывать ее камнями. В ход пошли гнилые помидоры, маленькие кочаны капусты, а тяжелая картошка била не слабее камней.

Как плохо ей, простой бедняжке,

Коль в плен попала ненароком.

Как жаль нам грязную бродяжку,

Но смерть ей, коль родилась орком!

Оборванец-менестрель поддержал свою нескладную песенку размашистым броском камня. Стражники сделали певуну скидку: и камень угодил в цель – попал орчихе в лицо, и стишок пришелся к месту. Толпа завопила приветственные слова автору и принялась повторять:

– Но смерть ей, коль родилась орком! Но смерть ей, коль родилась орком!

Она лежала вся в крови и гнилых овощах. Она уже не была женщиной, она уже не была орком, она была уже никем.

Люди, как один, вздрогнули, толпа моментально затихла, когда обезображенное существо поднялось сперва на колени, затем встало. Стражники обернулись, чтобы посмотреть, что происходит за их спинами, и отшатнулись. Гвардейцы вскинули на изготовку мечи, но пленница не собиралась бросаться на решетку в попытках задушить тюремщиков. Она просто смотрела на них, смотрела с ненавистью прямо в глаза, каждому по очереди. Люди не могли выдержать этого взгляда.

Она подняла голову и взглянула сквозь прутья в небо с серыми рваными облаками. Она схватилась за решетку, пальцы побелели – так она сжала прутья.

Дикий рев, рык и крик одновременно сорвался с разбитых в кровь губ: