Санки, козел, паровоз - Валерий Генкин

Колька взял сумку и на шкаф закинул. И на меня посмотрел.

День теплый был, солнце. И мы послали Галку с малышами погулять. Она ничего, пошла. А мы сразу за сумку.

Что мы там нашли? Ну, во-первых, коробочку ту, с шариками. Только их уже меньше половины осталось. Другая баночка — побольше — с опилками, из которых каша. Еще была та готовальня с инструментами. Я сразу узнал трубочку, которой дядя Роман Мику лечил. Потом какая-то белая, как портсигар папин, штука с окошком и кнопками. Только поменьше, с мою ладонь. Вот и все. Ни бумаг никаких, ни пистолета, ни фотоаппарата, ничего шпионского. Колька, правда, покрутил эту, с кнопками, но уж больно она маленькая была.

Сунули мы все в сумку и только хотели ее обратно на шкаф положить, как вошел дядя Роман. Я красный стал сразу, а Колька ничего, нашелся.

— Мы, — говорит, — от малышей хотели ваши вещи убрать.

И подает ему сумку.

Дядя Роман сумку взял, на стол положил. И говорит:

— Смышленые вы ребята. Что с вами поделаешь. Решили, что я разведчик?

Колька к двери стал боком двигаться. А я стоял столбом.

Дядя Роман на диван сел и вдруг сказал:

— А знаете, вы правильно решили. Я ведь и правда вроде разведчика. Только не враги меня сюда заслали.

Достал из сумки ту коробку с окошком и велел нам смотреть. Окошко маленьким было, а тут вдруг выросло, краев не видно. И из него — машины какие-то, самолеты без крыльев, шары вроде мыльных пузырей. А потом — площадь с высокой башней, кругом люди, много их, все смеются, руками машут, а одна женщина плачет и смеется сразу. И все смотрят на тех, кто с башни спускается, а на башне сверху вниз огромными буквами надпись. И я, не знаю уж почему, сразу понял, что там написано: «Агенор».

Потом окошко снова маленьким стало и погасло. А дядя Роман — он бледным сделался и к спинке привалился. Потом сказал, что эти люди его сюда и прислали. И что в этой коробке с окошком и кнопками записывается все, что он увидел и узнал. И если он вернется, то там смогут все это узнать и увидеть собственными глазами, вот как мы их только что видели. Люди эти добрые и сильные, но они не сразу стали такими. И им очень важно знать про нас, потому что мы им помогли.

Помню, Колька все мотал головой и говорил, что как же так, если вы все можете, почему не трахнуть по фрицам, почему Гитлера не прихлопнуть. А дядя Роман стал вбок смотреть и сказал, что даже и нам-то он помог против законов. Нельзя ему вмешиваться в нашу жизнь, а только и можно что наблюдать. Но вот он не выдержал, не вынес. А с Гитлером мы сами должны справиться и обязательно справимся. Это он точно знает.

Тут Галка Мику с Васей привела.

А потом стали мы замечать, что дядя Роман ослаб очень. На щеках пятна. Иногда вдруг говорил непонятно, малыши пугались. На улицу перестал выходить. Лежал больше. Даст нам утром по опил очке и опять ляжет. Нас к тому времени семеро стало: две близняшки из дома напротив к нам прибились, у них старшая сестра умерла, а мать еще в начале блокады убило.

Уже март был, солнце, сосульки. И вот как-то утром подозвал дядя Роман нас с Колькой:

— Вы, ребята, старшие. Вам я должен все сказать. Отправляйте-ка всех гулять и дайте мне мою сумку.

Галка одела малышей, и они ушли. Дядя Роман открыл свою сумку. Сначала достал коробку с шариками. Их там всего шесть штук оставалось.

— Разделите бритвой каждый шарик пополам и давайте Мике и Васе через день по половинке. Сами не ешьте — большие уже. Да и Галка потерпит.

Мы с Колькой закивали: понятно, мол, чего там.

— Теперь открывайте вот эту.

Мы открыли коробку с опилками. Их побольше было — штук тридцать. Он их тоже велел на половинки разделить.

— Кашу делать умеете. Маленьким давайте в те дни, когда шариков есть не будут. И сами ешьте через день.

— А вы, дядя Роман? — спросил Колька. — Вы что, уходите?

— Да, ребята. Мне пора.

— Да ведь вы больны. Вам лежать надо.

Дядя Роман не сразу ответил. А потом сделался еще серьезней и сказал вроде как нам обоим, но больше все-таки Кольке:

— Вот еще что. Через двадцать два дня, второго апреля, вот это, — он достал коробочку с кнопками, — надо положить в любое место у Пяти углов. Здесь близко, вы знаете.

— Знаем, — говорит Колька.

— Но так, чтобы видно не было. Если снег не сойдет, лучше в сугроб уронить, а если все растает, землей немного присыпать…

— А в какое место положить-то?

— Не важно. Не беда, если на сотню шагов ошибетесь. Главное, чтобы никто раньше времени не нашел, а кому надо — отыщут. — Он долго так смотрел на нас и добавил совсем уж тихо: — Очень вас прошу, сохраните ее до второго апреля и отнесите куда я сказал.

— Может, вы сами? — говорю я.

— Я не могу. Дела у меня, ребята, в другом месте дела…

— А вдруг, — говорю, — мы не…

Но он не дал мне закончить:

— Дайте-ка мою куртку и проводите меня до угла.

Я и сейчас помню, как медленно мы шли по Восстания до угла Маяковской. Еле-еле. Я начал было вспоминать, когда дядя Роман ел с нами в последний раз. И не вспомнил. Может, неделю назад. А может, две? Давно, очень давно. За угол он свернул один — нам с ним дальше идти не велел. Только рукой махнул и отвернулся.

Шарики и опилки мы делили, как он говорил. И вот дотянули, видите — живы. А второго апреля мы с Колькой пошли к Пяти углам и засунули коробку в щель за каменной тумбой во дворе булочной. И снегом забросали.

Третьего хотели посмотреть, там ли коробка, но не успели — из домкома пришли, сказали, будут нас эвакуировать. Хлеба дали, сюда вот привезли.

Мальчишка широко зевнул и тряхнул белобрысой головой.

— Да ты иди, ложись. Еще часа три до посадки. — Пожилой старшина провел изувеченной ладонью по волосам ребенка и слегка подтолкнул его. — Ступай, ступай!

— Так вы уж попросите, чтоб нас в одну машину, а? Всех семерых? Нам обязательно, чтоб вместе.

— Сделаем, Серега, сделаем.

Щуплая спина мальчика растаяла в глубине коридора.

— Фантазер, писателем будет, — сказала худая сутулая медсестра.

— Да, складно врет, — согласился старшина. — А кем будет — чего гадать. Вон позавчерашний транспорт — вчистую разметало. Ни один не спасся… И-э-х… и мне соснуть часок.

И старшина расстелил полушубок тут же на лавке у черного колена тихо остывающей чугунной печки.

Через день пришло письмо с последними новостями и указаниями:

7 июля 1977 г.

Дорогой Котичка!

Пишу тебе коротенькое письмецо. Забыла сказать о полотенцах — возьми одно для ног, а второе — для лица, себе. Я не взяла и обхожусь, Оленька со мной поделилась. А банку для сметаны не надо, т. к. здесь сметану продают в баночках — изумительную, как масло, а разливной, кажется, вовсе нет. Посуду молочную принимают тут же в магазине, когда покупаешь продукты, идет в зачет. Возьми себе что-нибудь из непродуваемой одежды (например, замшевую куртку с водолазкой), вечером на море ветер, а мы ходим вдоль берега далеко-далеко.