Зимняя жертва - Монс Каллентофт

Стены вокруг нее помнят двенадцатый век.

Сейчас я там, и я вижу то, что должен был видеть ты тогда, Якоб. Что же ты видел?

Все, вероятно, случилось задолго до этого. И я думаю, ты сделал все верно, совсем как я сейчас.

Но теперь я слышу другой голос. Это Адам, и то, что он говорит, в равной степени умно и безумно, сомнительно и ясно, как зимний морозный день.

«Что наше, то наше, Адам. И этого у нас никто не отнимет».

Голос матери не оставлял места для возражений.

Мне было года два, когда я впервые понял, что отец бьет его и он нужен здесь только для того, чтобы его били.

В насилии есть своя определенность, как ни в каком другом деле.

Напиться до смерти, забить до смерти, раскроить череп на кусочки.

Только так.

Я бил.

Мать.

Она тоже не терпела неопределенности.

«Сомнения, — говорила она, — это не для нас».

Новенький был чужаком.

Он не знал этого.

Турок. Пришел к нам в пятом классе. Из Стокгольма. Его родители нашли себе работу в шоколадном раю. Он думал, что меня можно дразнить, ведь я был такой маленький и ходил в грязной одежде. И он решил, будто со мной можно делать что угодно ради укрепления своих позиций на новом месте.

Итак, он ударил меня.

Или попытался.

Он применил какой-то прием дзюдо, повалил меня и ударил так, что из носа хлынула кровь. А потом, когда я собирался дать ему сдачи, подошла фрекен со сторожем и учителем физкультуры Бьёрклундом.

Я рассказал обо всем братьям.

Турок жил в Хэрне. Мы ждали его на берегу канала, под березами у самой воды, спрятавшись на склоне за стволом дерева.

Обычно Йонсен возвращался домой этой дорогой.

Братья все рассчитали верно.

Они набросились и свалили его с велосипеда. И он лежал на покрытом гравием берегу канала и кричал, показывая на дырку на своих новых джинсах.

Якоб и Элиас смотрели на него, а я стоял за стволом березы. Помню, я спрашивал себя тогда, что же сейчас произойдет. Хотя все прекрасно знал.

Элиас толкнул его велосипед, а когда турок попытался встать, Якоб ударил его в живот, потом в зубы. Турок ревел, и кровь текла у него изо рта.

А потом я согнул раму его велосипеда и швырнул прямо в канал. Я подбежал и тоже принялся бить турка.

Я пинал его.

Пинал.

Пинал.

Его родители заявили в полицию.

Они уехали спустя несколько недель. В школе говорили, что вернулись в Турцию, но я не верил. Они же курды, черта с два!

А когда мы возвращались домой, я сидел за спиной Элиаса на его «дакоте». Я держался за него, и все его большое тело вздрагивало. А рядом с нами на своем грузовом мопеде ехал Якоб.

Он улыбался мне. И я чувствовал тепло Элиаса.

Мы братья навсегда.

Один за всех и все за одного.

И ничего странного в этом нет.

Здесь тепло и никто не найдет меня.

Земляная крыша над головой — мой небесный свод. Подо мной крошки печенья.

Это она ударила меня?

Она висит?

Если нет, я должен попробовать еще, еще и еще раз. Потому что если я пущу кровь, они примут меня. Я смогу войти, если принесу жертву.

С ним было проще, с Мяченосцем. Он был тяжел, но не слишком. Я усыпил его на парковке в Хэрне, когда он проходил мимо. У меня был тогда другой автомобиль, с обычным багажником. А потом, как и ее, привез сюда на санях.

Но он умер слишком рано.

Траверсы я взял на фабрике. Вырезал дыру в заборе, а датчики отключил из своей серверной комнаты. Это было непросто. Пальто на вешалке — вот что видели охранники через замерзшее стекло.

Я привез его туда, в лес, ночью. Выпустил из него кровь. Теперь они должны принять меня, я сделал все как надо.

Цепи, петля.

Я поднял его на дерево, толстого выродка.

Жертву.

Я принес им жертву.

Но что же случилось с ней, с женщиной?

Помню, как очнулся в поле. Ее не было, и я пополз к своему автомобилю. Забрался внутрь, и мне удалось завести его. Вернулся сюда.

Но где она сейчас? На дереве?

Или где-то в другом месте?

Наверное, она висит. Я все исправил, я принес жертву.

И скоро вы придете сюда, чтобы открыть мне дверь.

Вы придете с любовью?

Что случилось, что я сделал?

В моей землянке пахнет яблоками. Яблоками, крошками и дымом.

Как горят среди бела дня буквы на вывеске филадельфийской церкви,[56]словно реклама: «Бог здесь! Войди — и встретишься с Ним!» Здание церкви находится рядом с «Макдоналдсом», по другую сторону улицы Дроттнинггатан. Там надежная и обеспеченная публика. Кто такие сектанты, Малин знает еще с гимназических времен. Эти люди вежливы, одеты по моде, и все-таки они чокнутые. Во всяком случае, так ей неизменно кажется, когда она их видит. Им как будто чего-то не хватает. Во всей их мягкости, податливости чувствуется непонятная жесткость. Это напоминает сахарную вату с гвоздями.

Малин озирает улицу.

Где Зак?

Она только что звонила ему и просила подобрать ее возле церкви: им надо съездить на «Коллинз» и задержать Карла Мюрвалля.

Вот наконец и «вольво».

Она притормаживает, но Малин открывает дверцу и прыгает на переднее сиденье, не дожидаясь, пока машина остановится.

— Что сказала психолог? — нетерпеливо спрашивает Зак.

— Я обещала молчать.

— Ах, Малин, — вздыхает Зак.

— Но это Карл Мюрвалль убил Бенгта Андерссона, и он же пытался убить Ребекку Стенлунд. В этом нет никаких сомнений.

— Откуда ты знаешь? Разве у него нет алиби?

Зак едет вперед по Дроттнинггатан.

— Женская интуиция. И кто сказал, что той ночью он не мог отключить датчики при помощи компьютерной системы, вырезать дырку в заборе «Коллинза» и улизнуть? Что он не закончил свою работу по обновлению системы раньше?

Зак жмет на газ.

— Да, почему бы и нет, датчиками наверняка можно управлять из серверной, — соглашается Зак. — Но его же видели?