Детство - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Даже самое слово «интроверт» приводило меня в отчаяние.
Вдруг и я интроверт?
Или все-таки нет?
Ведь я же, кажется, чаще плачу, чем смеюсь? И разве я не валяюсь целыми днями с книжкой у себя в комнате?
Ведь это вроде бы и есть интровертность?
Интроверность да интроверность… А я не желал быть интровертом!
Интровертность — дальше вообще уже некуда, хуже ее ничего не могло быть.
Но я — интроверт, и эта мысль росла в моем сознании, как раковая опухоль.
Кенни Далглиш держался особняком от всех.
Но я ведь тоже! Но я не хотел таким быть! Я хотел быть экстравертом! Экстравертом!
Час спустя, когда я возвращался через лес домой и по пути залез на дерево, чтобы проверить, далеко ли оттуда видно, на дороге как раз показался мамин «жук», он поднимался в гору, приближаясь к дому. Я помахал ей, но она меня не заметила, и я во весь дух пустился вдогонку за автомобилем, сперва вверх по склону, затем по ровному участку, и влетел во двор, куда она только что въехала, а сейчас, выйдя из машины, закинула на плечо сумку и заперла дверцу.
— Привет! — сказала она. — Поможешь мне печь хлеб?
Наверное, это было в тот год, когда папа отпустил хватку, которой держал нас раньше.
Много лет спустя он как-то сказал, что начал пить тогда, в Бергене.
— Я никак не мог уснуть, — сказал он. — Вот и начал выпивать на ночь по стопочке.
Впоследствии он также сказал, что в Бергене у него впервые появилась подружка.
Тогда он проговорился нечаянно. В начале девяностых я приехал навестить его летом, он был пьян, и я сказал, что ему бы съездить зимой в Исландию.
— В Исландию? — сказал он. — В Исландии я уже побывал. В Рейкьявике.
— Ну что ты говоришь! — сказал я. — Когда это ты туда ездил?
— Помнишь, я жил в Бергене, — сказал он. — Там у меня была подружка, она была из Исландии, и мы с ней ездили в Рейкьявик.
— Но мама же тогда еще была с тобой?
— Да. Мне было тридцать пять, и я жил в студенческом городке.
— Тебе незачем оправдываться. Ты можешь поступать как пожелаешь.
— Ну спасибо, сынок! Уважил!
Ни о чем таком мы тогда, разумеется, не ведали и не догадывались, у нас просто не было соответствующего опыта, чтобы представить себе такое. Для меня имело значение только одно: что его нет дома. Но хотя дом стал открытее и я впервые в жизни мог делать в нем все, как мне хочется, папа странным образом продолжал пребывать в его стенах. Стоило мне только натоптать в прихожей грязными ногами, или накрошить на стол во время еды, или перемазать подбородок соком от груши, как мысль о нем поражала меня словно удар молнии. «Неужели ты, парень, даже грушу съесть не можешь, чтобы не обслюнявиться?» — раздавался у меня в ушах его голос. А когда я удачно справлялся с контрольной, мне сразу хотелось поделиться этим именно с ним — с мамой это было совсем не то. Тогда же начало меняться и то, что происходило вне дома, как в худшую, так и в лучшую сторону. В мире детства, недавно еще таком мягком, что если по тебе и приходились отдельные удары, то глухо и неточно, в том смысле, что относились ко всему в общем и ни к чему в частности, вещи стали приобретать все более резкие и отчетливые очертания — если раньше были возможны сомнения, то теперь все стало явственно: нам не угоден ты и то, что ты говоришь; тем самым наметились границы, но в то же время открылось и нечто новое, не зависящее от меня лично, но тем сильнее меня затрагивавшее, так как я был его частью, и эта часть не имела никакого отношения к моей семье, она принадлежала тому общему «мы», которое сложилось за пределами дома. В ту осень, когда я пошел в пятый класс, я почувствовал огромную тягу к девочкам, но не воспринимал их как неких радикально отличных от меня существ, а напротив, во мне самом было что-то, что помогало мне к ним приблизиться. О том, что я совершаю огромную ошибку — самую большую, какую только может совершить мальчик, — я тогда не догадывался.
В тот год нам дали новую, уже немолодую учительницу, ее звали фру Хёст, она вела у нас несколько предметов и любила ставить спектакли. Часто это бывали короткие сценки, и я сам вызывался принять участие в постановке, мне это доставляло ни с чем не сравнимое удовольствие — как тем, что все на меня смотрят, так и тем, что я изображаю кого-то другого. У меня проявился особый талант изображать девочек. У меня это получалось замечательно. Я убирал волосы за уши, складывал губы бантиком, ходил вертлявой, семенящей походкой и говорил немного манерно, так что порой фру Хёст хохотала до слез.
Однажды, когда мы гуляли со Сверре, который тоже любил играть в спектаклях и тоже хорошо учился, а внешне был настолько похож на меня, что два молодых учителя, независимо друг от друга, решили, что мы близнецы, я предложил ему сходить к фру Хёст. До ее дома было от поселка километра три.
— Хорошая мысль, — сказал Сверре. — Только вот у меня на велике шина проколота. А переться к ней пехом далековато.
— Доберемся автостопом, — сказал я.
— Окей.
Мы спустились к перекрестку и встали на обочине. В последний год я много наездил автостопом, как правило с Дагом Магне, когда надо было попасть в Хове, или Ролигхеден, или еще куда вдруг захочется, и редко тогда бывало, чтобы мы прождали попутки больше часа.
На этот раз остановилась первая же машина.
В ней ехали двое молодых ребят.
Мы сели в машину. У них громко играла музыка, от грохота даже тряслись стекла. Водитель обернулся к нам и спросил:
— Куда едете-то?
Мы сказали, он прибавил скорость, да так, что нас вжало в сиденье.
— И к кому же вы в такую даль?
— К фру Хёст, — сказал Сверре. — Это наша учительница.
— Ага! — воскликнул тот, что сидел на пассажирском месте. — Задумали какую-нибудь пакость? Мы тоже хулиганили, когда были маленькие. Отправлялись к учителям домой и пугали их до смерти.
— Нет, мы не за этим, — сказал я. — Мы просто навестить.
Он обернулся и уставился на меня:
— Навестить? Зачем это? Узнать, что задано, или что?
— Не-а, — сказал я. — Просто повидаться.
Он снова повернулся вперед. Остаток пути они молчали. На перекрестке резко затормозили.
— Ну, пока, ребятишки, приехали, — сказал водитель.
Меня немного мучила совесть. Ведь мы их разочаровали, но как тут было соврать! В утешение я как можно теплее поблагодарил их за помощь.
Они с грохотом понеслись дальше во тьму.
Мы со Сверре поплелись по грунтовой дороге. С обеих сторон высились раскидистые лиственные деревья. Мы еще никогда не бывали в этом доме, но хорошо знали, где он находится.