Долгая ночь - Юля Тихая

Арден не замечал этого. Он смотрел на меня с ужасом, расширившимися глазами. Ливи казалась застывшей, как будто вместо неё в друзе поселилась статуя плакальщицы из родового склепа.

— Какое счастье, — тихо пробормотала Ливи, — что я не мохнатая!

И полезла наверх, на площадку под крышей, тормошить Трис и рассказывать ей, что мужики — козлы, но жизнь на этом, честное слово, не заканчивается.

Трис была права: она не понимала.

Арден очень вежливо попросил у Бенеры позвонить, и та рассеянно кивнула наверх, где примерно в середине здания была привинчена к стене уличная телефонная будка. Верёвочная лестница под ней перекручивалась и качалась, и Арден чуть не рухнул оттуда сверху, но удержался.

Из-за прикрытой двери я слышала только обрывки разговора: вот он диктует адрес, вот объясняет про охрану. Я быстро устала слушать; я чувствовала себя выжатой и разбитой, брошенной в тёмном углу фарфоровой куклой. Ласка заволновалась, потянулась ко мне, — но, обжегшись о туман, свернулась на стволе недовольным клубком.

Это был долгий-долгий, сумрачно-тихий день, и весь он прошёл как-то мимо меня.

Ещё по телефону выяснилось, что Конрад умер. «Острая сердечная недостаточность», сухо сказала Летлима. Болтливый лис из Службы, приехавший немного позже, рассказал подробнее: смерть наступила глубокой ночью, около четырёх часов утра, когда весь дом давно спал; Конрада нашли на полу неподалёку от двери, он был раздет, его руки были изодраны до крови, а ногти выломаны. Видимо, ему стало плохо ночью, и какое-то время он был в сознании и даже пытался позвать на помощь, — но смерть опередила его.

Нашла Конрада горничная: подняла визг, а потом грохнулась в обморок. Кто-то вызвал Сыск, и эксперты не увидели в смерти ничего подозрительного. Страшная трагедия, ужасная утрата, говорили они; в Бризде ходили слухи о семейном проклятии, о гневе Полуночи и о расплате за грехи Волчьего Советника, который как-то не эдак проголосовал на съезде весной. На городской ратуше приспустили флаг, в зале Волчьего Совета поставили маленький портрет с чёрной лентой.

Вежливые вооружённые люди действительно были из Службы, но не имели намерения ни пугать, ни угрожать: это Ливи, уже будучи на взводе, приписала посетителю зверское выражение лица. Трис искали, как вдову погибшего, чтобы предложить помощь и посетить похороны; когда она резко отказалась выйти, это списали на стресс.

За домом Бенеры, действительно, приглядывали. Мастер Дюме знал об этом из сводки общей агентурной сети, и потому счёл, что поездка к подруге вполне безопасна и ностоял только, чтобы обратно мы возвращались служебной машиной.

— И что же, они теперь будут её судить? — деловито спросила Ливи.

Она сидела полуголая среди мольбертов, — Марек присосался к груди и уснул; у неё был домашний, какой-то нежный вид, и при этом жёсткий тон и суровое выражение лица.

Арден отвёл глаза.

Строго говоря, в законах Кланов нет статей, предусматривающих убийство пары, — тем более, при таких своеобразных обстоятельствах. Несмотря на то, что пары умирают, и иногда это происходит непосредственно от рук партнёра, Волчий Кодекс умалчивает об этом; повсеместно принято, что это можно рассматривать не иначе, как трагическую случайность, а кое-кто даже говорит, что одиночество можно уже считать самым страшным из наказаний.

Тем более не существовало прецедентов с убийством зверя: это само по себе было совершенно невозможным, а невозможное, конечно, не описывают в законах.

Разумеется, действия Трис будет невероятно сложно квалифицировать в рамках существующей юридической практики, и Арден понимал это куда лучше, чем Ливи. Любое дело здесь будет шито белыми нитками и, по идее, вовсе не должно дойти до суда.

Но, с другой стороны, речь шла не просто о паре, — речь шла о волке, Восемнадцатом Волчьем Советнике, элите и одном из будущих лидеров Кланов, да ещё и сыне Тридцатого Волчьего Советника, единственном наследнике длинной волчьей династии. Сложно сказать, какими путями может пойти закон в такой ситуации.

— Этот Конрад ублюдок, — гневно сказала Ливи, — и все эти ваши волки ничуть не лучше, если станут давить на Трис!

Не знаю, как с холодным мышлением, но с лояльностью у Ливи всё всегда было хорошо: даже если бы Трис ночью приехала в Бризде и хладнокровно перерезала Конраду горло, Ливи сказала бы: «значит, было за что», — и упрямо отстаивала бы подругу.

Так и здесь: когда Марека удалось оторвать от груди и устроить на диване, Ливи сразу же полезла наверх, звонить Пенелопе и просить помочь с хорошим, неболтливым адвокатом из колдовских кругов.

Ещё примерно через час пришла машина из Службы. Своей резиденции в Огице у Тридцатого не было, и Летлима распорядилась принять его у себя; ребята обходили Трис кругом, как чумную, а я всю дорогу держала её за руку.

Трис сидела белая-белая, как полотно, совершенно расслабленная и безразличная ко всему. Она не спросила ни куда мы едем, ни что теперь будет: только сидела, тихая и поникшая, и позволяла мне нервно гладить её пальцы.

Ливи выдала нам в дорогу исписанный лист с контактами адвокатов и списками каких-то статей, на которые можно ссылаться при допросе, и стрясла с меня клятвенное обещание звонить. А Бенера ни с того ни с сего вручила Трис картину: крошечный круглый холст, размером от силы с карманное зеркальце, на котором был среди темноты и еловых силуэтов выписан глаз.

В зрачке глаза горели северные созвездия и плескалось чёрное колдовское море.

Тридцатый приехал поздним вечером, когда мы с Трис сидели в рекреации на жилом этаже и бездумно смотрели телевизор. Там крошечными блоками между рекламой шёл какой-то сериал с закадровым смехом, но ни одна из нас не могла разобрать сюжет и понять, почему это смешно.

Отца Конрада я до этого видела только на фотографиях, — это был высокий, усатый и стремительно лысеющий мужчина, харизматичный и приветливый на вид. Под его именем в Огиц приехала осунувшаяся тень с восковой маской вместо лица. Он тяжело сел в кресло в рекреации и долго молчал, пока в телевизоре кто-то преувеличенно бодро и наигранно шутил.

— Почему ты не позвонила мне? — спросил Тридцатый надломленно, и я вдруг остро почувствовала себя лишней.

Трис пожала плечами.

Он медленно кивнул, спрятал лицо в ладонях и заплакал.

Вечер тоже получился грустный, тихий, наполненный мягкой и какой-то печальной нежностью. Арден стал ужасно ласковый и целовал меня везде; я млела в его объятиях и подолгу рассматривала то вязь заклинательских татуировок, то едва заметные в неровном свете веснушки, то черты дорогого лица.

Когда он успел стать для меня таким близким, что одна только мысль: «Это могли бы быть мы», — причиняет боль?

Я тряхнула головой.

— Что это значит? — спросила я, ткнув пальцем с случайный завиток на коже, тянущийся по грудной мышце к подмышке.