Вечный колокол - Ольга Денисова

Весь день он провалялся на широком ложе, утопая в перинах, пряча лицо в подушках, заперев дверь изнутри, чтобы охрана не докучала ему бесконечными и пустыми разговорами. Есть ему тоже не хотелось. И невозможность выйти на свободу - не для того, чтобы говорить, а просто так, идти куда глаза глядят - мучила его в тот день до дрожи.

Утром к Младу стучали робко, а в обед - требовательно. Он открыл из вежливости. Они не поняли и пытались его развлечь - Младу с большим трудом удалось выпроводить их вон. Он перебирал в голове способы исправить сделанное и не находил ни одного, и это снова приводило его к безысходности и ощущению необратимости - неотвратимости - будущего.

В ужин к нему снова стучали, но на этот раз он оказался умней и открывать не стал - нетронутый обед так и стоял на столе. Часа через два к нему начали стучаться снова - Млад уже не думал об ополчении, а снова вспоминал вече и не представлял, как после этого сможет появиться перед людьми… Стук повторился - настойчиво и громко. Он не хотел открывать, он хотел, чтобы его оставили в покое: говорить с судебными приставами об их женщинах и улыбаться он сегодня не мог.

- Младик, открой, - вдруг раздался уверенный голос Даны.

Он не сразу понял, что это происходит на самом деле. Он не надеялся, что она может появиться здесь, и даже испугался. И после того, что было с ним на вече, он боялся посмотреть ей в глаза: не хотел пятнать ее своим позором.

Он скатился с постели, и руки дрожали, когда он отодвигал засов.

Она стояла на пороге - в шубе, красивая и гордая, как княгиня, и Млад отступил на шаг, опустив голову.

- Ну что, чудушко мое? - она улыбнулась и перешагнула через порог. - Ты неплохо устроился.

Он отступил снова и пожал плечами. Но не выдержал, закрыл лицо руками и сел на постель - ему нечего было стыдиться, но смотреть ей в глаза сил не хватило.

Дана сначала растерянно стояла на пороге, а потом решительно закрыла дверь на засов, подошла к нему и скинула шубу на пол.

- Младик… - ее рука коснулась его волос, - чудушко мое милое…

Она опустилась перед ним на колени, взяв его за руки. Он покачал головой, не отнимая рук от лица. Словно в ладонях сосредоточилась, собралась, как вода перед запрудой, вся боль последних дней; весь ужас того, что с ним произошло, предстал перед ним без прикрас и уловок, позволяющих обмануть самого себя.

- Младик, ну перестань. Посмотри на меня, - в ее голосе зазвенели слезы, - перестань. Все прошло, все будет хорошо, слышишь?

- Дана, - шепнул он, - Дана…

- Дай я обниму тебя, чудушко мое… ну?

Он прижал ее к себе, все еще сомневаясь, что она сидит перед ним и дотрагивается до него.

- Дана… - он сглотнул, - как хорошо, что ты пришла… Я боялся… Я боялся…

- Чего ты боялся? Что я не приду?

- Нет. Что ты никогда… никогда не захочешь…

- Ты иногда бываешь наивен, как дитя. Младик, ты плохо думаешь обо мне.

- Наоборот. Я думаю о тебе хорошо, - он натянуто улыбнулся.

- Знаешь, я, может быть, и не выхожу за тебя замуж, но я никогда не предам тебя.

Через три дня после ухода ополчения из Новгорода, ночью, Родомил увез Млада домой, в университет.

Начались занятия, к середине подошел холодный месяц просинец. Млад ни разу не был в Новгороде, да и из дома старался выходить как можно реже. Студенты приходили к нему домой несколько раз - от каждой ступени и от всего отделения: уверяли в том, что считают его честным человеком, и выражали готовность постоять за его честь на вече. И если Новгород еще раз попробует обвинить его в измене, они ничего не испугаются - им не впервой доказывать новгородцам свою силу. От такого заступничества Млад отказался, но ему дали понять, что его никто не спрашивает.

Ни ректор, ни декан на этот раз не говорили о том, что он поступил глупо и недальновидно - покровительство посадницы, князя и главного дознавателя вполне убедило их в обратном, они лишь посоветовали впредь быть осторожней и выбирать союзников посильней. Их тоже тревожило будущее, они тоже ждали беды за уходом ополчения.

А однажды рано утром университет разбудил набатный колокол, и весть разлетелась по теремам быстрей ветра: семидесятитысячное войско Ливонского ордена, заручившись поддержкой Польши, Швеции и Литвы, осадило Изборск.

Эту новость Младу принес Ширяй - шаманенок всю ночь гулял вместе со студентами, и набат застал его спящим где-то на пустой лавке в коллежском тереме.

- Млад Мстиславич! - Ширяй распахнул дверь в спальню. - Вставай! Война!

Шаманенок был радостно возбужден и полон решимости идти в ополчение: ничего страшного в войне он не увидел.

- Ты оказался прав, Млад Мстиславич! И если они после этого не попросят у тебя извинений - потребуем силой!

Млад сел на постели. Он проснулся легко, - наверное, в глубине души ждал этой новости каждое утро.

- Ширяй, лучше бы я оказался неправ… - тихо сказал он и начал одеваться. И только потом до него дошел весь ужас происшедшего: война. Неотвратимое будущее медленно, но верно становилось настоящим. Так быстро? Ополчение ушло чуть больше трех недель назад и едва ли добралось до Тулы.

Набат, гудевщий над университетом, вторил звону вечного колокола. И студенты, и наставники, зевая, бежали к главному терему. Когда Млад вместе с Ширяем и Добробоем добрался до крыльца университета, там уже стояли ректор, деканы всех пяти отделений и глашатай из Новгорода.

Новгород звал студентов на вече - только набатный звон давал им это право. Глашатай прибыл от Совета господ, и Млад подумал, что вести пришли из Псковской земли за несколько часов до того, как зазвонил вечный колокол.

Ректор предлагал выбрать представителей от каждой ступени, но студенты, не слушая его, с криками направились к Волхову - почти две тысячи молодых, горячих голов. Они боялись, что война кончится без них…

Ректор, ссутулившись, спустился с крыльца и велел запрягать сани. Наставники собрались вокруг деканов, но те ничего толком сказать не могли, кроме того, что надо догонять студентов и хоть как-то сдерживать их молодецкий пыл.