Главная тайна горлана-главаря. Книга 4. Сошедший сам - Эдуард Филатьев

«… вещи лефовские – это фальшивая приходно-расходная книга… "Леф" нельзя реформировать – его нужно уничтожить».

Керженцев в своём докладе об этом сказал:

«Не касаясь общей характеристики Лефа, я должен сказать, что такие заявления… считаю неправильными».

Маяковский немного усилил слова докладчика, напомнив присутствовавшим о том, в какое время все они живут:

«… мы воюем. Если мы не здесь воюем, мы воюем против всего буржуазного света, и в эту эпоху мы должны самым чётким образом определить свою литературную линию, как линию публициста в первую очередь».

Эту «линию публициста» Маяковский видел не в углублённом изучении того вопроса, вокруг которого затевался спор и велись дискуссии, а в выявлении черт, компрометирующих оппонента. Так, поэт не стал приводить никаких доказательств ошибочности или несостоятельности позиции Гроссмана-Рощина в отношении Лефа, а поступил так, как поступали тогдашние партийные лидеры. Вожди большевиков считали, что вместо того, чтобы тратить время и силы на дискуссии, исход которых непредсказуем, надо просто уничтожить, ликвидировать оппонента (нет человека – нет проблемы). И Маяковский заявил, что…

«… не безработные анархисты из "На посту", перебегающие из одной литературной передней в другую, должны исправлять коммунистическую идеологию Лефа. Этого я понять не могу».

Иными словами, поэт напомнил присутствовавшим, что Гроссман-Рощин в недавнем прошлом был идеологом анархистов. Пройдёт всего несколько лет, и подобного «напоминания» будет вполне достаточно, чтобы отдать человека в руки энкаведешников – с тем, чтобы он оказался в камере Лубянки.

Маяковский ударил и по своему потенциальному сопернику-конкуренту, написавшему стихотворную пьесу (пока не называя его по фамилии):

«…я знаю, что на последнем съезде ВАППа… приблизительно 52 процента было поэтов. Где эти поэты?.. Где, в какой газете, в каком журнале, в каком общественном предприятии, кроме потрясающих сводов издательства на Солянке, где, по замечательному роману “Двенадцать стульев”, устроился классический Гаврила, который то порубал бамбуки, то испекал булки. Вот только там они гнездятся. А там, где сталкиваются действительные литературные интересы, где поэт должен быть оружием классовой борьбы, притом правильным оружием, мы их не видим».

Свою «линию публициста» Маяковский продолжал видеть в необходимости «постоянно выправлять идеологию» тем поэтам, которые пишут то…

«… что для пролетарского поэта негоже писать».

К этому он ещё добавил:

«… я также утверждаю, что одряхлевшие лохмотья Лефа надо заменять, потому что у нас наблюдается лирическая контрреволюционная белиберда».

Сказано образно, броско. Но что эти громкие фразы означают, что за ними стоит, попробуй, разберись.

На кого в тот момент ориентировался Маяковский?

Известно, что тогда громче и уверенней всех звучали голоса рапповцев, членов РАППа (Российской ассоциации пролетарских писателей). Что придавало им силу и напористость?

Один из членов тогдашнего рапповского руководства, литературный критик Владимир Андреевич Сутырин, в опубликованных в 1966 году воспоминаниях писал, что в конце 20-х рапповцы довольно часто общались со Сталиным:

«Мы с ним могли встречаться очень часто.

Он учил нас политической борьбе. РАПП получил административное могущество. Нам ЦК дал особняк, автомобили, деньги».

Во время одной из встреч с вождём юные рапповцы услышали от него:

«– Вы – ячейка ЦК в литературе».

У лидера РАППа, Леопольда Авербаха (кстати, родственника Генриха Ягоды), была даже возможность по любому поводу звонить Сталину по телефону.

Этим молодым партийцам, объявившим себя истинно пролетарскими писателями, в ту пору дозволялось если не всё, то очень и очень многое. Не удивительно, что к ним с интересом (а то и с нескрываемой завистью) присматривались другие литераторы. В их числе вполне мог быть и Владимир Маяковский.

Пётр Незнамов свидетельствует о Маяковском той поры:

«В эти годы он исключительно много работал и исключительно чётко работал, обслуживая как поэт не только "Комсомольскую правду", но и "Крокодил", и "Рабочую Москву", и "Ленинградскую правду" и ряд других изданий. Около ста двадцати стихотворений за один 1928 год, например, – это была огромная работища! Это по стихотворению каждые три дня!»

Но мы совсем потеряли Наташу Брюханенко!

Где она?

Как проходила её жизнь после нашей последней встречи с ней весной 1928 года?

Об этом она написала так:

«Этой весной лирические взаимоотношения мои с Маяковским были окончены. Я уехала в Среднюю Азию, Маяковский – за границу, мы не виделись с ним несколько месяцев, а после я стала видеть его гораздо реже, и всё было совсем по-другому.

Я уже подружилась с Лилей и с Осей. Вернувшись из Ташкента в конце декабря, я позвонила, и в тот же вечер была приглашена слушать чтение новой пьесы "Клоп" у них дома».

В декабре 1928 года Мейерхольд из Франции тоже вернулся. И к нему сразу же пришёл Илья Сельвинский. Пришёл, чтобы узнать, будет ли ГосТИМ ставить написанную им стихотворную пьесу (она получила название «Командарм 2»). Всеволод Эмильевич встретил поэта-конструктивиста с распростёртыми объятиями, восклицая (по словам самого Сельвинского):

«– Небывалая пьеса! Беспримерный стих! Настоящая революционность!.. Ну, дайте я вас поцелую!.. Эпоха! Рубеж! А какой язык! Ну, дайте я ещё раз вас поцелую!»

Вскоре свою новую пьесу представил и Владимир Маяковский. Пока только узкому кругу лиц.

Аркадий Ваксберг:

«26 декабря 1928 года Маяковский впервые читал в Гендриковом своим друзьям только что завершённую пьесу "Клоп". Пришли Мейерхольд и его жена, прима театра Зинаида Райх, пришёл влюблённый в поэта его последователь, молодой поэт Семён Кирсанов, тоже с женой, пришли Жемчужные и Катаняны – все ближайшие к Маяковскому люди. Но главное – были Лили и Осип».

Прежде чем приступить к чтению, Маяковский объявил, что весь вошедший в его комедию материал – это факты, прошедшие через его руки, руки газетчика и публициста, сотрудничающего с газетой «Комсомольская правда». Через месяц в журнале «Рабис» он напишет:

«"Клоп" – это театральная вариация основной темы, на которую я писал стихи и поэмы, рисовал плакаты и агитки. Это тема борьбы с мещанством».

Возникает вопрос, зачем надо было об этом заранее предупреждать собравшихся?

Неужели они сами не поняли бы, о чём говорится в пьесе?

Сам Маяковский никаких объяснений этому не дал. Он просто начал читать.