Красавица некстати - Анна Берсенева

Этого просто не могло быть. Но и в Америке, и в самолете, и по дороге из Домодедова в Москву Павел думал только об одном: как это будет, когда он увидит ее снова?..

Он с полным уже изумлением поймал себя на том, что, будь его воля, он поехал бы из аэропорта прямо в эту ее английскую школу. Выдумал бы какой-нибудь предлог – что ему надо взять картинки для Гришкиных занятий, что ли, – и поехал бы.

Но этого, конечно, быть не могло. Не мальчишка же он, в конце концов. Из аэропорта Павел поехал домой.

Он не открыл дверь своим ключом, а позвонил. Павел любил, когда дверь ему открывал кто-нибудь из детей, и каждый раз пытался угадать, кто это будет. И разочаровывался, если открывала нянька или домработница.

Но на этот раз не открыл никто. Павел позвонил еще раз, еще, долгими тревожными звонками. За дверью было тихо. Чувствуя, как сердце падает в пустоту, он открыл дверь сам.

Тишина, стоящая в квартире, не оставляла сомнений в том, что здесь никого нет. Ему даже комнаты не надо было обходить, чтобы в этом убедиться. Он, правда, все-таки хотел броситься в комнаты – надо же было хоть что-то понять в происходящем! – но тут увидел большой лист ватмана, приколотый кнопками к стене прямо перед дверью. На таком ватмане Гришка любил рисовать.

«Павел Николаевич! – начал читать Киор. – Извините, что вам пришлось из-за меня пережить несколько неприятных минут по возвращении из командировки. Но я подумала, если бы вы узнали обо всем в Америке, это встревожило бы вас еще больше…»

Павел перевел дух и, не веря своим глазам, стал читать дальше.

– Мне очень понравились стихи вашего сына, – сказал Гриша. – Очень-очень.

– Правда? – улыбнулась Вера. – Тогда о чем ты задумался?

– Я задумался вот о чем. – Когда он начинал говорить обстоятельно, то выглядел особенно трогательно, совсем по-детски, поэтому Вера радовалась его обстоятельности. – Писать стихи – это очень хорошо, да?

– Да, – кивнула Вера.

Они сидели на краю фонтанной чаши. День был полон тихого летнего покоя. Метелью облетала вокруг фонтана сирень, ее белые цветы плыли по воде.

– Но ведь это очень грустно, если кто-нибудь хочет писать стихи, но не может. Что ему тогда делать?

– Гришенька, это совсем не грустно, – сказала Вера. – Может, ты и не будешь никогда писать стихи или картины, и музыку сочинять тоже не будешь. Ну и что? Зато ты будешь их понимать. Если ты будешь их любить, то научишься понимать их так, как никто. Разве этого мало?

– Этого не мало, – кивнул Гриша.

От размышлений у него между бровями ложилась глубокая вертикальная морщинка. Точно такая была у его отца, и Вере хотелось рассмеяться каждый раз, когда она видела ее у Гриши.

– Вот видишь. Так что не грусти. Лучше послушай, я тебе еще стихи почитаю.

Вера снова открыла тетрадь с Тимкиными стихами. Гриша приготовился слушать. Но прежде чем она успела прочитать хотя бы строчку, ветки сиреневых кустов раздвинулись, и перед ними появился Павел Киор.

– Ну, здравствуйте, – сказал он.

– Папа! – радостно воскликнул Гриша.

Но когда он подбежал к отцу, тот лишь рассеянно приобнял его и даже не подхватил на руки. Взгляд Киора был устремлен на Веру, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего.

– Здравствуйте, Вера Игнатьевна, – повторил он.

Вера положила тетрадь со стихами на землю у фонтанной чаши и встала.

– Здравствуйте, Павел Николаевич, – ответила она.

Гриша переводил испуганный взгляд с отца на Веру.

– Благодарю за заботу, – сквозь зубы процедил Киор. – Это, конечно, очень трогательно – позаботиться о несчастных, заброшенных детях. Но совершенно излишне. Я сам в состоянии справиться с их воспитанием.

Его глаза горели таким сухим, таким суровым пламенем, что Вера почувствовала, как все замирает у нее внутри.

– Я не считаю ваших детей несчастными, – медленно проговорила она. – Просто…

– Просто вы решили влезть к ним в доверие? – перебил Киор. – И я даже догадываюсь, для чего. Так вот, это ровным счетом ни к чему не приведет. Я хотел бы, чтобы вы сразу это поняли. Меня ничуть не умиляет, когда кто бы то ни было начинает сюсюкать с моими детьми. Более того, это вызывает у меня прямо противоположную реакцию.

Его слова падали жестко и тяжело. Вера смотрела ему в глаза и не узнавала их: глаза были так безнадежно холодны, что один только гневный блеск доказывал живость скрывающихся в них чувств.

Гриша попятился к кустам. Вера заметила это, но только краем глаза – она была так потрясена, что ей было даже не до Гриши, – а Павел, она видела, не заметил и вовсе.

– Дело только в том, что…

– Где Антон с Мишкой? – перебил ее Киор.

Тут Вера наконец почувствовала, что вместо оторопи ее охватывает возмущение.

«Да что такое, в конце концов? – подумала она. – Что он себе позволяет?!»

– Антон поехал в фирму моих знакомых, – ответила она холодным тоном. – Они занимаются пиар-технологиями. Он делает для них компьютерную программу. Это на Тверской, рядом с метро, вы можете не беспокоиться. А Миша дома.

– Дома! – В голосе Киора клокотало нескрываемое бешенство. – Могу я вас попросить его позвать? Чтобы мы могли немедленно уехать. К себе домой.

– Да, конечно, – пожала плечами Вера.

– И Гришку тоже.

– Гриша здесь, – сказала она.

И тут же, оглядевшись, поняла, что Гриши рядом нет. Он исчез быстро и бесшумно, словно в воздухе растворился. Павел проследил за ее взглядом. От холода в его глазах не осталось и следа – в них плеснулся ужас.

– Где он?! – крикнул Киор.

– Он только что… – в растерянности проговорила Вера. – Он только что был здесь!

Забыв обо всем, они бестолково заметались у фонтана. Павел опомнился первым: он вломился в сиреневые кусты и бросился к ограде палисадника, за которой шумела дорога. Вера побежала за ним.

Павел перемахнул через ограду; Вера выбежала в калитку. Они стояли на краю дороги, озирались, и глаза у обоих были сумасшедшие.

– Павел, он не мог сюда пойти! – воскликнула Вера. – Я ему говорила, что за ограду нельзя. Он же послушный, он же никогда…

– Я его испугал. – Голос у Киора был совершенно убитый. – Я забыл, что он все слышит…

– Он сейчас найдется!

И, едва успев это произнести, Вера увидела Гришу. Он бежал совсем с другой стороны – она сообразила, что он обошел за кустами весь палисадник и вышел на Беговую улицу со стороны подъездов дома. Лицо у него было такое потерянное и несчастное, что Вера на секунду остолбенела. Но только на секунду – она почти мгновенно бросилась к Грише.