Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

Утром над городом вновь поднималось огромное яростное солнце, снова начинало плавить землю — проникало, казалось, в самую середку, в кромешную черноту планеты.

В такую погоду даже легчайшая простынь делалась тяжелой, как комкастое ватное одеяло, ее хотелось соскрести с себя. Если Зорге просыпался на рассвете, то все — заснуть больше не мог, ежели вскакивал ночью, то шансы поспать еще немного у него были.

Он попытался представить себе человека, который хочет его поймать — охотится за Зорге, как кот за мышью… Кто этот человек, каков он?

Первым делом на ум приходил Кэндзи Доихара — очень изворотливый и изобретательный господин. О Доихаре и его делах Зорге слышал, когда тот был еще полковником, сейчас Доихара — генерал-лейтенант.

Однажды он завербовал известную оперную певицу, которая, завершив успешные гастроли по Штатам, передала своему патрону очень ценные сведения и была, естественно, щедро отблагодарена.

Попалась певица в Англии — там один бдительный сотрудник пограничной службы обратил внимание, что дама одета не по-современному, а по моде, которая осталась позади лет тридцать пять назад — очень уж огромна была ее нижняя накрахмаленная юбка…

Юбку с дамы сняли, соответственно обработали ее реактивами. Выяснилось: все поле юбки покрыто текстом, на ней оказался большой шпионский доклад.

В Европе, на границе Бельгии и Франции завалился старый, завербованный Доихарой еще в пору Первой мировой войны агент, умевший работать так тонко, что никакой, самый деятельный комар не мог носа подточить. И все-таки комар нос подточил.

Агент Доихары регулярно приезжал из Брюсселя в Париж — причем ездил со всей своей семьей, с женой и сыном, — каждый раз привозил закрытую информацию об английском военно-морском флоте, передавал ее японскому резиденту во время экскурсии по Эйфелевой башне.

Засыпался он на мелочи, во время таможенного досмотра на границе. Дело в том, что агент Доихары всегда возил с собою сгущенное молоко — пару-тройку консервных банок, и когда таможенники спрашивали, зачем он везет эту тяжесть в Париж, ведь в Париже своей сгущенки предостаточно, агент в демонстративном движении вскидывал указательный палец, произносил назидательно:

— Парижская сгущенка сильно отличается от брюссельской. В худшую сторону.

Таможенники недоуменно пожимали плечами:

— Неужели? Обычное сладкое молоко. Белое, тягучее… Что там, что тут.

— Не скажите, — капризным тоном обрывал их агент, садился в автомобиль и до отказа вжимал ногой педаль газа в пол — любил человек скоростную езду.

В этот раз таможенник обнаружил на банке со сгущенкой отпечатки своих собственных пальцев — он эту банку досматривал в прошлый раз. Возникло некое подозрение.

Банку вскрыли. У нее оказалось двойное дно, в небольшом тайничке обнаружились очень важные сведения, за которыми из Токио на самолете уже вылетел связник.

Милую бельгийскую семейку арестовали и препроводили в ближайшую кутузку.

В мире разведки Доихару называют Дальневосточным Лоуренсом. Это — высокий титул.

Кто еще мог охотиться на группу Зорге? Профессор Койзо Ота — начальник политической полиции «токко»? Да. Кто еще? Идеолог японского фашизма генерал Араки? Вряд ли. Это обычный политический болтун, довольно злобный, и не более того. Кто еще?

Зорге откинулся на влажную подушку и закрыл глаза. Сон не шел. В висках возникла тихая боль. Что же все-таки решит японское правительство? Нападать на Россию или не нападать?

Если бы у Зорге имелся на руках окончательный ответ на этот вопрос, можно было бы исчезнуть, раствориться, уплыть в Китай, оттуда в Сингапур или куда-нибудь еще, лечь на дно, затаиться, спрятать себя так надежно, что никакая полиция не найдет, ни «кемпетай», ни «токко», — раствориться в воздухе, обратиться в тень, но ответа не было, и исчезать было нельзя — приходилось стоять во весь рост под пулями и выжидать.

Это очень тяжелое и опасное дело — ожидание под пулями.

Следующая встреча с Ходзуми Одзаки произошла на собрании нацистской партии, где председательствовал Зорге — на собрание явилось три человека из канцелярии принца Коноэ, в том числе и Ходзуми, — гости пели дифирамбы германской армии, славили ее победы и вместе с собравшимися кричали увлеченно: «Зиг хайль!»

На сцене висел большой портрет Гитлера. Гитлер был похож на старого кота, объевшегося сметаны, щеточка усов на его лице сально лоснилась.

После собрания был накрыт стол с крепким баварским пивом, бюргерскими копчеными сосисками и вонючим пятидесятиградусным шнапсом; тем, кто был послабее духом и брюхом, предложили чай со свежими сладкими булочками, еще теплыми — их недавно вытащили из печи.

Собравшиеся остались довольны — все вкусы были учтены. После первой стопки шнапса шум в зале поднялся невообразимый. За первой стопкой последовала вторая. Тут Зорге и нашел возможность уединиться на несколько минут с Ходзуми, хотя штука эта сложная — уединение среди галдящих, пьющих и закусывающих людей.

— Все, вопрос решен окончательно, — сказал Одзаки, — Япония не будет нападать на Россию.

— Решение окончательное? — не поверив, переспросил Зорге.

— Окончательное и бесповоротное, — подтвердил Ходзуми Одзаки. — В вопрос вмешались наши финансовые воротилы. Последнее слово было за ними, а не за генералами.

— Куда же направят свою разрушительную энергию господа генералы?

— В Тихий океан.

Вот, собственно, и все. Эти сведения надо было срочно передать в «Мюнхен», в Центр, после чего — все, финиш, можно ложиться на дно. Рихарду показалось, что ему даже дышать сделалось легче, он улыбнулся, налил себе из бутылки шнапса; это был напиток хоть и крепкий, но обладал одним хорошим свойством — после него не болела голова, и выпил залпом.

Жара спала внезапно, словно бы кто-то на небесах дал команду отключить отопление, и приказ этот был безотлагательно выполнен, из океана принесся свежий ветер, запел свою песню в телеграфных проводах, небо посерело, солнце съежилось, будто было сшито из шагреневой кожи, на землю начали падать желтые листья.

И хотя была пора осенняя — по календарю, — осень еще не наступила.

Машину свою Зорге в этот раз оставил в трех кварталах от своего дома, сделал это загодя, утром, покидая дом свой, на улицу Нагадзакамати не стал выходить, задами пробрался на соседнюю улочку, благополучно увернулся от топтунов из «кемпетай», сел в автомобиль и поехал за Клаузеном.

Клаузен, предупрежденный по телефону, также сделал боковой маневр, обманул приставленный к нему «почетный караул» и, запыхавшийся, вспотевший, уселся в машину рядом с Рихардом. Отдуваясь, вытер ладонью лоб.

— Фу-у-у!

Зорге огляделся — не привел ли Клаузен за собою хвост? Нет. Макс сработал чисто — ни одного топтуна. Зорге одобрительно хлопнул его по плечу:

— Молодец, Макс, научился из бороды вычесывать блох.

Клаузен не остался в долгу:

— Каков учитель — таковы и ученики. У тебя и не такому научишься.

Утро было