Исключительные - Мег Вулицер

– Правда, что ли? – спросила Жюль у сливной решетки. – Ты искал бы ее в волшебном лесу?

– Искал бы, – ответил Деннис, взял ее за руку и вытянул из микроскопической ванной с ворсистым ковриком, который прежние жильцы кое-как присобачили мебельным степлером, и втянул ее в сравнительно большую спальню, где уложил на кровать. Она улыбалась ему, глядя снизу вверх, как он снимает остатки смокинга, костюма, который был ему нужен только для мероприятий с Эш с Итаном.

Потом он помог Жюль расстегнуть платье, которое отпечатало розовую полоску-молнию у нее на спине, словно место, оставшееся после сборки ее тела на фабрике. Они освободились от одежды фасона «Итан-и-Эш» – костюмов, которые казались гораздо взрослее людей, одетых в них, хотя бы те были вовсе и не молодыми.

Той ночью они должны были воспользоваться презервативом. Должны были, почти всегда пользовались, хотя они много выпили на этом событии, так что, возможно, и не воспользовались. И потом ни один из них не сумел вспомнить, как Деннис привычно рылся в своем ночном столике. Жюль пока не собиралась беременеть. Позже она вспомнила, что секс в ту ночь был необычайно бурным, задействованы были все четыре угла кровати, а простыня в итоге оказалась скрученной, как веревка. Деннис был страстным, энергично продвигал место действия вперед, удерживая мгновение, готовое перейти в очередное мгновение. Лежащая на ночном столике Жюль раскрытая книга – со случаями расстройств пищевого поведения, из библиотеки социальной работы Колумбийского университета, куда она до сих пор имела доступ, – каким-то образом оказалась в пыли под комодом. Она отыскалась почти через год, и за потерю пришлось уплатить штрафов больше, чем стоила сама книга. Но она уже перестала искать ее, потому что к тому времени родилась Аврора Моди Хэндлер-Бойд, и жизнь изменилась.

* * *

Через три месяца после рождения Авроры Эш тоже подарила жизнь дочери, Ларкин Темплтон Фигмен. Первое время женщины вдвоем наслаждались животной радостью материнства, и на этот раз экспертом стала Жюль, помогавшая Эш советами, как кормить грудничка и когда он должен спать. Она бросала фразы вроде «лактационный криз» с удовольствием подкованного специалиста. Но однажды утром Эш позвонила очень рано, и голос у нее звучал по-иному. Она не забросала ее вопросами, как обычно с тех пор, как родилась Ларкин. На этот раз дело было в чем-то другом. Она спросила, можно ли ей приехать. На окраину города она приехала с водителем и Ларкин, спящей в одной из тех шведских сумок, в которых носят детей. Жюль стеснялась своей квартиры перед Эш и Итаном, хотя в последнее время стала притворяться, что ее не смущает вид своего жилища – ни бедная обстановка, ни валяющиеся повсюду детские вещи, ни коляска, мешающая пройти через прихожую, ни развешенные на полках в ванной ползунки. Эш нервно вошла в захламленную гостиную Жюль и Денниса, отказалась от кофе и еды. Она устроилась с ребенком на диване и пристально посмотрела на Жюль.

– Ты меня пугаешь, – заметила Жюль.

В квартире – в ином смысле – было пусто. Деннис гулял с Авророй в Центральном парке в компании мамочек, где иногда проводил полдня. Жюль с утра приняла двух пациентов и вернулась домой на весь оставшийся день. Позднее у нее была назначен сеанс по телефону с пациентом, который сломал ногу и не выходил из дома.

– Извини. Я не хотела тебя пугать. Я понимаю, что тебе самой трудно, и с Деннисом, и со всем…

Сдержанный тон Эш навел Жюль на мысль, что речь пойдет о Гудмене. Они не возвращались к этой теме много недель. Поглощенные заботой о детях, они забыли о нем.

Сейчас Жюль показалось, что Эш скажет что-то вроде: «Я просто хотела сказать, что Гудмен опять угодил в лечебницу». Или: «Представь себе, Гудмен в самом деле поступил на архитектора». Или: «Гудмен умирает». Или: «Гудмен умер». Но Эш сказала:

– Мне очень нужно с тобой поговорить. Только ты можешь меня выслушать.

– Говори.

– Знаешь «Дрексель Бернхэм Ламберт», фирму моего отца? Тепленькое местечко для операций с ценными бумагами?

– Ну конечно.

– И вот, может, ты читала в газетах, дела там неважные, с тех пор как рухнули компании с «бросовыми» облигациями. Можешь догадаться, как широко это разошлось. «Бросовые» облигации не его сфера, но все равно.

– У него проблемы?

– С КЦБ, ты имеешь в виду? Нет-нет, ничего такого. Он ничего не сделал. Но, скорее всего, он скоро останется без работы. Фирму, я так думаю, закроют. Он получит компенсацию и раньше уйдет на пенсию. Ему шестьдесят. Ты можешь сказать, что он уже старый, но на самом деле нет. Мама боится, что он умрет. Многие мужчины умирают, когда остаются без работы. Но дело не в этом. Дело в том, что родители попросили меня приехать и рассказали все это, я, конечно, старалась подбодрить их, а потом они начали говорить, что, мол, их доходы теперь изменились. Они заверили меня, что справятся, но это будет не так легко. Я не поняла, зачем они это говорят. Я вечность бы думала, потому что они не хотели говорить прямо. Но в конце концов мне стало ясно, откуда ветер дует. Я спросила: «Вы говорите о Гудмене? Чтобы я взяла на себя его расходы?» Родители как-то боязливо переглянулись, и я поняла, что именно это они и хотели сказать. «Мы от тебя ничего не требуем, – сказала мама, – но мы содержим его так долго, а вы с Итаном исключительно независимы в финансовом плане, то есть это еще мягко сказано, и если бы ты взяла эту обязанность на себя, для нас это имело бы большое значение». «Но только если вы действительно хотите», – присовокупил папа, будто я сама напрашивалась.

– И что ты ответила? – спросила Жюль, хотя все это было далеко за пределами ее понимания.

– Я ответила что-то вроде «Ну, если для вас это важно, тогда, наверно, я могу вас понять». Ты же знаешь, у Гудмена не будет нормальной работы, квалифицированной, где хорошо платят. А что до его работы на сборке пикапов, в прошлом месяце у него обнаружились трещины в поясничном отделе. Ему нужно лечиться, а у него в самом деле нет постоянного заработка.

– Ну и ну, – прокомментировала Жюль. – Я в шоке.

– Знаю. Я тоже. Ясно, я не могу спрашивать Итана о деньгах. Родители об этом знают. Они всегда поражались, что я ничего ему не рассказываю.

– Жалеешь об этом? – спросила Жюль. Ей всегда это было интересно, но не представлялось случая спросить.

– Ну конечно, иногда, – ответила Эш. – Потому что мы ничего друг от друга не скрываем. Ничего, кроме этого. И я никогда не смогу поехать туда с ним. Слишком поздно, и я не знаю, поправится ли Гудмен. Я хочу жить и работать честно, но я не могу обмануть доверие родителей, особенно если они просят, и теперь мне только и остается зайти еще дальше с этой правдой. Мы с Итаном больше не говорим о Гудмене. Он считает, что для меня это очень тяжело, и он в чем-то прав. Тяжело. Все. То, как это случилось. Кем Гудмен мог бы стать.

– Лучше б Итан знал, – негромко заметила Жюль. – Он умеет исправить любое положение, – добавила она, прежде чем подумала, что не стоит.

Эш сказала: